Рассказчик. Воспоминания барабанщика Nirvana и фронтмена Foo Fighters

Известие о смерти Курта пришло рано утром 8 апреля. Но на этот раз это было правдой. Его больше не было. И не было второго телефонного звонка, чтобы исправить ошибку. Чтобы отменить эту трагедию. Это было окончательно. Я повесил трубку и ждал, когда та же сокрушительная боль снова поставит меня на колени… но этого не произошло. Она застряла где-то глубоко внутри меня, заблокированная травмой, вызванной эмоциональным конфликтом месяц назад. Я почти ничего не помню из того дня, кроме того, как включал новости и слышал его имя снова и снова. Курт Кобейн. Курт Кобейн. Курт Кобейн. Каждый раз, когда произносили его имя, оно понемногу пробивало доспехи, которые я построил вокруг своего сердца. Курт Кобейн. Курт Кобейн. Курт Кобейн. Я ждал, пока стены падут, еще раз отправив меня на пол, но этого не случилось. Я сопротивлялся, слишком боялся снова почувствовать ту боль. Курт был для меня больше, чем просто именем; он был другом, он был отцом, он был сыном, он был артистом, он был человеком, и со временем он стал центром нашей вселенной, точкой, вокруг которой вращался весь наш мир, но он все еще был просто молодым человеком, которого так много ждало впереди. НАС так много ждало впереди.

Тем вечером мы все собрались вместе в его доме, чтобы как-то утешить друг друга, но утешение было трудно найти, потому что, сколько бы раз он ни был на волосок от смерти, никто не предполагал, что это произойдет вот так. По крайней мере, не я. Был шок, затем отчаяние, затем воспоминания, и снова шок. Я оглядел гостиную, полную людей, полную всех тех жизней, которые он затронул, каждую по-своему. Члены семьи, лучшие друзья и новые знакомые — все скорбят по-своему. Жизнь никогда не будет прежней для любого из нас, и теперь мы все навсегда связаны этим разрушительным событием, этой раной, которая наверняка оставит шрам. В течение многих лет я не мог ездить в радиусе ближе мили от этого дома на озере Вашингтон, не испытывая приступы ужасающей тревоги, вспоминая звуки этих рыданий.

На следующий день я проснулся, прошел на кухню, начал варить кофе — и тут на меня накатило. «Он не вернется. Его больше нет. Но… Я все еще здесь. И я могу проснуться и прожить очередной день, несмотря ни на что». Я не мог это осознать. Как это кто-то может просто… исчезнуть? Это казалось нереальным. И нечестным.

Вскоре жизнь превратилась в длинную череду первых раз. Моя первая чашка кофе с тех пор, как его не стало. Мой первый прием пищи с тех пор, как его не стало. Мой первый телефонный звонок. Моя первая поездка и так далее и тому подобное. Казалось, что каждый шаг, который я делал, был шагом от того времени, когда он был жив, чередой моментов, в которых мне приходилось учиться всему заново. МНЕ ПРИШЛОСЬ ЗАНОВО УЧИТЬСЯ ЖИТЬ.

«Сочувствие!» — писал Курт в предсмертной записке, и были моменты, когда я умолял свое сердце почувствовать боль, которую испытывал он. Я просил его разбиться. Я пытался выжать слезы из глаз, проклиная эти гребаные стены, которые построил такими высокими, потому что они удерживали меня от тех чувств, которые мне отчаянно нужно было испытать. Я проклял тот голос по телефону, который преждевременно сказал мне, что он умер, оставив меня в этом состоянии эмоционального конфликта без возможности достучаться до того резервуара печали, который мне нужно было опорожнить. Я знал, что горе пожирает меня заживо, даже если оно и похоронено глубже, чем я мог дотянуться. Я был под наркозом, и все, чего я хотел, — это почувствовать боль во время операции, столь необходимой для излечения.

Временами мне было стыдно за то, что я не мог чувствовать, но в конце концов я принял тот факт, что нет правильного или неправильного способа горевать. Нет методички, нет руководства, к которому можно обратиться, когда нужна помощь с эмоциями. Это процесс, который невозможно контролировать, и вы полностью зависите от его власти, поэтому нужно подчиниться ему, как бы страшно ни было. С годами я смирился с этим. По сей день меня часто одолевает та глубочайшая печаль, повалившая меня на пол, когда мне впервые сказали, что Курт умер.

Неужели время определяет глубину горя, когда теряешь кого-то? Разве эмоциональная значимость определяется просто количеством дней, которые вы провели вместе? Те три с половиной года, что я знал Курта, — относительно небольшой промежуток времени в хронологии моей жизни, но они сформировали и в некотором роде до сих пор определяют то, кем я являюсь сегодня. Я всегда буду «тем парнем из Nirvana», и я этим горжусь.

Но без моего лучшего друга детства Джимми Суонсона я бы никогда даже не добрался до Сиэтла, и его смерть оставила пустоту в моей жизни, которая была совершенно иной.