Рассказчик. Воспоминания барабанщика Nirvana и фронтмена Foo Fighters

Я помню, как впервые мне пришлось оставить Вайолет и уехать на гастроли. Я стоял над ее кроваткой, пока она спала, и плакал. Как я мог бросить это маленькое чудо? Я буквально разрывался на части, и так началась жизнь, когда я оставлял половину своего сердца дома. В этот момент все участники группы размножались, как кролики, и маршруты наших поездок теперь диктовались людьми, которые еще не могли даже жевать твердую пищу, так что вместо шести недель в туре мы проводили, самое большее, две. Несмотря на то, что гастроли в рок-группе, безусловно, лучшая работа на земле, она может быть весьма утомительной, но в тот момент, когда возвращаешься домой после нескольких недель отсутствия, тебе вручают кричащего ребенка, и ты моментально снова превращаешься из музыканта в папу. Конечно, отчасти ты делаешь это для того, чтобы освободить жену от материнских обязанностей, которыми она была обременена от рассвета до заката, пока ты пил пиво с лучшими друзьями (здесь легкое негодование), но в большей степени потому, что ты чувствуешь необходимость компенсировать отсутствие. Тебя всегда преследует страх, что время, проведенное вдали от ребенка, нанесет ему пожизненную психологическую травму, поэтому, когда ты дома, ты ДОМА. Тур, дом, тур, дом, тур, дом… Через несколько лет начинаешь находить баланс и понимать, что два мира МОГУТ сосуществовать. Так почему бы не сделать это снова?

«На этот раз это будет мальчик», — думал я.

Уже освоив роль папы, который знает каждое слово каждой песни Русалочки, я теперь был готов попробовать силы в воспитании сына. И я уже даже выбрал имя: Харпер Боунбрейк Грол, в честь дяди моего отца, Харпера Боунбрейка (мы звали его дядей Баззом).

Генеалогическое древо Боунбрейков можно проследить вплоть до Иоганна Кристиана Байнбреха, которого крестили в Швейцарии 9 февраля 1642 года и который эмигрировал в Германию и стал отцом одиннадцати детей. Его внук Даниэль Байнбрех отважно отправился в Америку на корабле и в сентябре 1762 года поселился в дикой местности под названием Пиджен-Хиллз недалеко от Йорка, штат Пенсильвания.

За ним последовали многочисленные потомки и различные варианты написания (Пайнбрек, Бонбрайт), пока самое крутое прозвище — Боунбрейк[51] — не было присвоено сыну Даниэля Питеру, солдату американской революции, у которого было девять детей. К 1768 году имя закрепилось и сохранилось вплоть до рождения моего дяди Базза и моей бабушки Рут Виолы Боунбрейк в 1909 году у ее родителей Харпера и Эммы. В свою очередь, моего отца звали Джеймс Харпер Грол, поэтому по традиции я решил назвать и своего сына Харпером. (Также в нашем генеалогическом древе есть гордый обладатель Почетной медали Конгресса за Гражданскую войну Генри Дж. Боунбрейк и барабанщик лос-анджелесских легенд панка X, Ди Джей Боунбрейк.)

«Мама… у нас снова будет девочка».

Чтобы было ясно, у меня действительно никогда не было гендерных предпочтений, но я очень хотел назвать ребенка Харпер Боунбрейк Грол. Так что мы назвали ее Харпер (Боунбрейку так и не удалось обойти вратаря), и она родилась всего через два дня после третьего дня рождения Вайолет. Чувство всепоглощающей отцовской любви снова было со мной, и теперь у меня было две дочери, которых я обожал: Вайолет ходила и разговаривала на уровне, далеко опережающем ее возраст, а Харпер (моя чистая копия), всегда улыбаясь, ворковала у меня на коленях. Это дом. Это семья. Это то, чего я хотел.

Когда я наблюдал за каждым шагом их развития, мне было трудно не думать о том, что мои родители делали то же самое. У меня очень мало воспоминаний об этих годах жизни — большинство из них связаны с мамой, которая осыпала меня безусловной любовью, и не так много с отцом. Родители развелись, когда мне было всего шесть лет, я остался с матерью, и теперь мне как отцу было трудно осознать эту разлуку. Как он мог не хотеть проводить каждую минуту, держа меня у себя на коленях, качая на качелях или читая мне сказки каждый вечер перед сном? Неужели не хотел? Или не умел? Возможно, в этом заключалась суть моего страха быть постоянно отсутствующим родителем, той моей гиперкомпенсации каждый раз, когда я возвращался домой после долгого отсутствия. Как бы мне ни повезло, что меня воспитывала моя удивительная мать, я видел, как разорванные отношения с отцом и его отсутствие в моем детстве имели определенные пожизненные психологические последствия, и отчаянно пытался не создавать их для своих детей.

Мы начали путешествовать по миру с дочерями, и я больше не чувствовал себя некомфортно, когда за сценой бегала толпа детей (хотя они были в своей гримерке, чтобы не играть рядом с пивом и Jägermeister), потому что, в какой бы точке планеты мы ни были, если мы вместе, то это дом.

Жизнь, о которой мой отец говорил — что она никогда не может продлиться долго, — превратилась в то, что я увидел той ночью в доме Нила Янга: переплетение музыки и семьи. И это возможно.

Так почему бы не сделать это еще раз?