Рассказчица

– Вы не понимаете, – перебивает она. – Вы не просто хотите, чтобы я указала на фотографию. Вы просите, чтобы я провертела дырку в запруде, потому что хотите пить, пусть я сама в результате этого просто захлебнусь.

– Прошу вас, – молю я, но Минка закрывает лицо руками.

Сейдж, похоже, страдает еще сильнее, чем бабушка. Но ведь это и есть любовь, верно? Когда тебе тяжелее видеть страдания другого человека, чем страдать самому?

– Достаточно, – заявляет Сейдж. – Простите, Лео, но для нее это слишком тяжелое испытание.

– Пусть она сама примет решение, – предлагаю я.

Минка отвернулась от меня, затерявшись в воспоминаниях. Дейзи подлетает к ней, как ангел мщения, и обнимает за плечи свою хрупкую подопечную:

– Вы хотите отдохнуть, миссис Минка? Мне кажется, вам нужно немного полежать.

Она бросает на меня сердитые взгляды и помогает Минке подняться на ноги, подает ей трость и ведет по коридору.

Сейдж как будто разрывается на части, видя, как бабушка уходит.

– Не надо было вас сюда приводить, – шепчет она.

– Я уже видел такое, Сейдж. Это шок для человека – видеть своего мучителя. Другие выжившие в лагерях реагировали так же, но они собирались с духом и участвовали в процедуре опознания. Знаю, она больше пятидесяти лет держала эти чувства под замком, и мне понятно ее состояние. Резко отрывать пластырь от раны – это очень больно.

– Это не пластырь, – возражает Сейдж, – а операция без наркоза. И мне плевать на других выживших, которых вы наблюдали в таких же ситуациях. Я забочусь о своей бабушке.

Резко поднявшись, Сейдж уходит в коридор, оставляя меня с фотографиями.

Я смотрю на лицо Райнера Хартманна. Ничего в нем нет особенного, никаких признаков, что этот человек на самом деле – чудовище. И у меня возникает вопрос: что за токсичный коктейль из наследственности и образования позволил мальчику, которого растили совестливым, принять участие в геноциде?

Разломленная пополам булочка, которую испекла Сейдж, лежит на тарелке, как разбитое сердце. Я вздыхаю и тянусь к портфелю, чтобы убрать в него лист с фотографиями, но в последнее мгновение останавливаюсь. Беру тарелку с булочкой и иду в спальню Минки. За дверью слышны тихие голоса. Сделав глубокий вдох, стучусь.

Минка сидит в мягком кресле, положив ноги на оттоманку.

– Перестань суетиться, Сейдж, – раздраженно говорит она, когда Дейзи открывает мне дверь. – Со мной все в порядке!

Отлично, старушка еще даст бою. Мне нравится, что она то крепкая, как гвоздь, то мягкая, как замша. Именно это помогло ей пережить худшую эру в истории, я уверен, и до сих пор держит ее на ногах.

И перешло по наследству к внучке, даже если сама Сейдж об этом не догадывается.

Обе они смотрят на меня, когда я вхожу с булочкой и фотографиями в руках.

– Вы, наверное, шутите, иначе и быть не может, – бормочет Сейдж.

– Минка, – говорю я, протягивая ей тарелку, – я подумал, вдруг вы захотите доесть это? Сейдж так старалась, чтобы вас порадовать. И мне хотелось бы того же. Вы пережили жестокую несправедливость. Но несправедливо и то, что вы живете в одной стране со своими бывшими мучителями. Помогите мне, Минка. Пожалуйста.

Сейдж встает и говорит натянутым тоном:

– Лео, уходите отсюда, сейчас же.

– Погодите, погодите. – Минка жестом подзывает меня к себе и протягивает руки за тарелкой и листом с фотографиями.

Тарелка с булочкой балансирует у нее на коленях, она ведет пальцем по снимкам, как будто под ними шрифтом Брайля написаны имена. Ее палец медленно опускается на фотографию Райнера Хартманна. Она два раза стукает по его лицу.

– Это он.

– Кто?

Она смотрит на меня:

– Я вам говорила. Мы не знали эсэсовских офицеров по именам.

– Но вы узнаете лицо?

– Еще бы! – отвечает Минка. – Мне никогда не забыть человека, который убил мою лучшую подругу.

На обед мы едим у Минки сэндвичи с тунцом. Я рассказываю, как дедушка учил меня играть в бридж и как плохо мне это удавалось.

– Сказать, что мы однажды проигрались в пух и прах, – значит ничего не сказать, – говорю я хозяйке. – И вот, когда мы ушли, я спросил деда, как мне следовало сыграть. Он ответил: «Так, будто это не ты».

Минка смеется:

– Как-нибудь вы придете сюда, и мы с вами сыграем на пару. Я вас всему научу.

– Договорились, – заверяю я ее и вытираю салфеткой губы. – И спасибо вам за… ну за все. Но нам с Сейдж, наверное, пора уйти.

Минка обнимает внучку на прощание и прижимает к себе немного крепче, чем обычно, так же поступали и другие бывшие узники, которых я видел. Как будто им невыносимо расставание с тем хорошим, что есть в жизни.

Я держу холодные и хрупкие, как опавшие листья, руки Минки:

– То, что вы сделали сегодня… Я даже не могу как следует отблагодарить вас за это. Но…

– Но это еще не все, – говорит Минка. – Вы хотите, чтобы я пришла в суд и сделала это снова.

– Если вы готовы, то да, – признаюсь я. – Свидетельства выживших узников всегда имели огромное значение. И ваши показания – это не просто идентификация личности. Вы своими глазами видели, как он совершил убийство.

– Мне предстоит увидеться с ним?

Я не сразу решаюсь ответить.