Рассказчица

Пока врач дает нам инструкции, как вести себя после выписки, я размышляю, думает ли Джозеф о том же, о чем и я: что мертвецу – а он надеялся умереть – ни к чему беспокоиться о количестве потребляемой соли, отдыхе и обо всем прочем, что написано в распечатанном для нас листе с рекомендациями. Девушка-волонтер, везущая Джозефа в кресле на колесах к выходу, узнает его.

– Вы ведь мистер Вебер, да? – спрашивает она. – Мой старший брат учился у вас немецкому.

– Wie heißt er?

Девушка смущенно улыбается:

– Я учила французский.

– Как его зовут?

– Джексон, – отвечает девушка. – Джексон О’Рурк.

– О да, – говорит Джозеф. – Он был прекрасным учеником.

Когда мы оказываемся в вестибюле у входа, я беру кресло Джозефа на себя, выкатываю его на улицу и ставлю в тень под портиком.

– Вы и правда помните ее брата?

– Совсем не помню, – признается Джозеф. – Но ей этого знать не нужно.

Пока иду на парковку за машиной и подъезжаю к Джозефу, чтобы ему не пришлось идти далеко, я продолжаю размышлять о его разговоре с девушкой. Многие ученики помнят Джозефа, многие горожане считают его истинным гражданином, и все благодаря легкости, с какой он общается с людьми, скрывая свое истинное лицо.

Да, это был великолепный план.

Когда вы, глядя в глаза другому человеку, жмете ему руку, называете свое имя, разве у него есть причины не верить вам?

– Это новая машина, – говорит Джозеф, пока я помогаю ему усесться на пассажирское место.

– Арендованная. Моя в ремонте. Я ее угрохала.

– Авария? Ты не пострадала? – спрашивает старик.

– Я нет. А вот оленихе досталось.

– Машина, смерть родственницы… столько всего случилось за неделю, о чем я не знаю. – Он складывает руки на коленях. – Я сочувствую твоей утрате.

– Спасибо, – сухо отвечаю я.

Мне хочется сказать:

Умерла моя бабушка.

И ты ее знал.

Но вероятно, не помнишь.

Сукин ты сын.

Вместо этого я слежу за дорогой, крепко обхватив руками руль.

– Думаю, нам нужно поговорить, – произносит Джозеф.

Я кошусь на него:

– Хорошо.

– О том, как и когда ты сделаешь это.

По спине у меня течет струйка пота, хотя кондиционер включен на полную мощность. Я не могу обсуждать это сейчас. Лео с приемником недостаточно близко и не сможет записать разговор.

А потому я делаю ровно то, чего мне велено не делать, – поворачиваюсь к Джозефу со словами:

– Вы сказали, что знали мою мать.

– Да. Не нужно было делать из этого тайну.

– Я бы сказала, эта маленькая ложь – наименьшая из ваших проблем, Джозеф. – Я притормаживаю на желтый свет. – Вы знали, что моя бабушка пережила Холокост?

– Да, – отвечает он.

– Вы разыскивали ее?

Джозеф смотрит в окно:

– Я не знал никого из них по именам.

Загорается зеленый, но я не трогаюсь с места, думая, что Джозеф уклонился от ответа на мой вопрос, пока сзади не раздается сердитый гудок другой машины.

Мы подъезжаем к дому Джозефа. Фургон с «коврами» стоит ровно там, где и должен стоять, – на другой стороне улицы. Я не вижу Лео, он где-то в кузове со своим приемником, сидит и ждет.

Помогаю Джозефу подняться по ступенькам крыльца, подставив ему руку. Лео, не сомневаюсь, наблюдает за нами. Хотя он и описал в красках, как будет по-геройски спасать меня, я знаю, что он действительно готов прийти на помощь, если понадобится, и не считает безосновательным предположение, что едва передвигающий ноги старик способен причинить вред. Лео рассказывал, как однажды восьмидесятипятилетний старикан вышел из своего дома и устроил стрельбу, к счастью, у него была катаракта и руки тряслись, так что он ни в кого не попал. «У нас в отделе говорят, – сказал Лео, – когда убиты шесть миллионов человек, одним больше, одним меньше – роли не играет».

Как только ключ поворачивается в замке, Ева бросается встречать хозяина. Я подхватываю маленькую юркую собачонку и передаю Джозефу, чтобы она облизала ему лицо. Улыбка старика широка, как море.

– О, mein Schatz[71], я скучал по тебе, – говорит Джозеф.

Глядя на это любовное воссоединение, я понимаю, что для Джозефа лучших отношений быть не может. Собака любит его безусловно, не имеет понятия о том, каким чудовищем он был когда-то, и может слушать его слезные признания, не имея шансов предать оказанное ей доверие.

– Входи, – приглашает Джозеф. – Я сделаю нам чай.

Я иду вслед за ним на кухню, где он видит на столе свежие фрукты, открывает холодильник и находит там молоко, сок, яйца и хлеб.

– Ты не должна была это делать, – говорит Джозеф.

– Знаю. Но мне захотелось.

– Нет, – настаивает он, – ты не должна была.

То есть если собираюсь в скором времени убить его?

«Это ничего не меняет», – думаю я про себя.

– Джозеф, нам нужно поговорить. – Я выдвигаю стул и жестом предлагаю старику сесть.

– Ты не передумаешь, надеюсь?

Я сажусь напротив него:

– Как я могу не передумать?

Слышу дроновый рокот газонокосилки за окном. Форточка на кухне открыта.

Черт!

Изображаю неимоверный чих. Встаю, подхожу к окну и начинаю закрывать форточку.

– Надеюсь, вы не против. Пыльца убивает меня.

Джозеф хмурится, но он слишком вежлив, чтобы возражать.

– Я боюсь того, что случится потом, – признаюсь я.