Рассказчица

– Никто ничего не заподозрит, если умрет девяностопятилетний старик. – Джозеф усмехается. – К тому же у меня не осталось родных, которые могли бы задавать вопросы.

– Я говорю не о юридическом аспекте, а о моральном. – Замечаю, что суечусь, и приказываю себе успокоиться, думая о шорохе ткани, который наверняка слышит Лео. – Довольно глупо спрашивать об этом, но вы единственный, кто способен меня понять, потому что вы были там. – Я смотрю на Джозефа. – Когда убиваешь кого-то… как можно это пережить?

– Я просил тебя помочь мне умереть, – уточняет он. – В этом разница.

– А есть она?

Джозеф тяжело вздыхает.

– Может, и нет, – признает он. – Ты будешь думать об этом каждый день. Но я надеюсь, расценишь свой поступок как акт милосердия.

– Вы так же думали? – спрашиваю я.

Это самая естественная реакция, но потом я задерживаю дыхание в ожидании ответа.

– Иногда, – говорит Джозеф. – Они были такие жалкие, некоторые из них. Они хотели освободиться, как я сейчас.

– Может, вы просто говорили себе так, чтобы спать по ночам. – Я подаюсь вперед, уперев локти о кухонный стол. – Если вы действительно хотите, чтобы я простила вас, то должны рассказать мне все.

Старик качает головой, глаза его увлажняются.

– Я уже рассказал. Ты знаешь, каким я был. И какой я есть.

– А ваше самое ужасное преступление, Джозеф?

Задавая вопрос, я вдруг понимаю, что мы играем в азартную игру. Убийство Дарьи попало в досье, но разве это означает, что ничего более страшного в отношении заключенных Райнер Хартманн не совершал? Нет, просто его поймали именно на этом.

– Там были две девушки, – говорит Джозеф. – Одна из них работала у… у моего брата, в его кабинете, где он держал сейф с деньгами, изъятыми у заключенных. – Он потирает виски. – Мы все так поступали, понимаешь. Брали вещи. Украшения или деньги, даже бриллианты. Некоторые офицеры разбогатели, работая в лагерях. Я слушал новости; я знал, что Рейху скоро конец. И я придумал план. Наберу денег, сколько смогу, и обменяю их на золото, пока они не обесценились. – Джозеф пожимает плечами и смотрит на меня. – Узнать шифр от сейфа было нетрудно. Все-таки я был шутцхафтлагерфюрер СС. Выше меня только комендант, и когда я просил о чем-то, вопрос состоял не в том, получу ли я желаемое, а в том, с какой скоростью это произойдет. Так вот однажды, зная, что брата не будет в кабинете, я залез в сейф, чтобы взять что смогу. Девушка, секретарша, увидела меня. Она, пока брата не было, привела с собой подругу, которая работала в другом месте, чтобы та погрелась, наверное. Я не мог допустить, чтобы эта девушка сказала брату, что она видела. И я застрелил ее.

Я замечаю, что перестала дышать.

– Вы застрелили девушку, которая была секретаршей?

– Хотел застрелить. Но я получил ранение, да, на фронте, в правую руку. И плохо справлялся с оружием. Девушки шевелились, они от страха хватались друг за друга. Так что пуля попала в другую.

– Вы убили ее.

– Да. – Он кивает. – Я бы и вторую убил, но тут появился мой брат. Когда он увидел меня с пистолетом в одной руке и деньгами в другой, что мне оставалось? Я сказал, что поймал девушек за воровством, мол, они крали у него, у Рейха. – Джозеф прикрывает глаза одной рукой; кадык у него ходит ходуном, голос звучит сдавленно. – Мой родной брат не поверил мне. Родной брат донес на меня.

– Донес на вас?

– Сообщил в дисциплинарный комитет лагеря. Не о воровстве, а о необоснованном убийстве заключенной. Это была пустая формальность – собрание, на котором мне напомнили о моих обязанностях. Но ты понимаешь, верно? Из-за моего поступка брат предал меня.

Я не могу понять, какая часть истории в извращенном мозгу Джозефа делает это происшествие худшим из всего, что он совершил, – убийство Дарьи или разрушение отношений с братом? Спрашивать мне боязно. Еще страшнее – услышать ответ.

– А что случилось с вашим братом?

– После этого я с ним больше не разговаривал. Слышал, что он давно умер. – Джозеф беззвучно плачет, его руки, лежащие на столе, дрожат. – Пожалуйста, – молит он. – Прости меня.

– Что от этого изменится? Убитую вами девушку к жизни не вернуть. И вашего разрыва с братом это не исправит.

– Нет. Но это будет означать, что хотя бы один человек поверил: я хотел бы, чтобы ничего этого не было.

– Я подумаю. – Таков мой ответ.

Сев в машину, я врубаю кондиционер. В конце квартала сворачиваю направо, в тупик, и останавливаюсь у тротуара. Лео подъезжает ко мне в фургоне и так резко сворачивает к поребрику, что машина заскакивает на него. Сам он вылезает из кабины, вытаскивает меня наружу и кружит вокруг себя.

– Ты спра-ви-лась, – произносит Лео, отмечая каждый слог поцелуем. – Черт возьми, Сейдж! Я не смог бы сделать лучше.

– Ты меня нанимаешь? – спрашиваю я, расслабляясь впервые за последние два часа.

– Зависит от того, на какую должность ты претендуешь. – Лео хмурится. – Ой! Что-то я разговорился… Иди сюда. – Он открывает заднюю дверцу фургона и отматывает запись назад, чтобы я услышала свой голос и голос Джозефа.

Вы убили ее.

Да, и вторую тоже убил бы.