Расскажи мне, музыка, сказку

...Наташа была так взволнована, что не сразу почувствовала, как кто-то потянул ее за сарафан. То подружка звала ее за собой, потому что берендеи стали расходиться, и пора было идти им в ту комнату, где они переодевались. Но сейчас переодеваться не пришлось: все разбрелись по комнате, некоторые стояли небольшими группками, тихо переговариваясь, другие присели, чтобы немного отдохнуть. Молча сидела и Наташа, раздумывая об увиденном, а в ушах у нее продолжала звучать музыка, которую она слышала только что там, в царстве берендеев. Она подумала, что без музыки, без песен, без пастушечьих напевов, без игр и плясок берендеев это царство не было бы для нее таким привлекательным. Конечно, думала Наташа, сказки и волшебства, этот необыкновенный мир, в который она всегда любила окунаться, когда читала книжки, по-прежнему дорог ей; но когда в этом мире живет еще и музыка — он становится в тысячу раз интересней и красивей. В звуках оркестра, в людских поющих голосах сказочный мир окрашивается яркими красками, сверкает огнями драгоценных камней. Музыка рассказывает сказки не хуже книг, размышляла Наташа, а может быть и лучше? Если бы я читала про Леля-пастушка, разве услыхала бы, как играет он на рожке? И Снегурочкин мотив я бы не услыхала... И Наташа почувствовала, что поняла что-то важное для себя, и, обращаясь то ли к подружкам, наполнявшим эту большую комнату, то ли к самой себе, то ли к Тон-Тонычу, который привел ее сюда, она чуть слышно прошептала: «Пусть... Пусть будет музыка всегда-всегда...».

Вошла старшая и сказала:

— Девочки, у царя Берендея заболел один из мальчиков-слуг. Кого-нибудь нужно нарядить в шаровары и поставить во дворце у дверей. Ну, кто пойдет? — спросила она и посмотрела на Наташу. Все тоже посмотрели на нее, и старшая сказала:

— Пусть она и пойдет. Ей интереснее всех. Ты же ведь там еще не бывала, да?

— Не бывала. Возьмите меня, я пойду.

— Иди, — согласилась старшая и дала ей шаровары, рубаху, шнурочек шелковый, чтобы подпоясаться, и когда Наташа быстро переоделась, ей расчесали соломенные непослушные волосы на две стороны, и стала она точь-в-точь пареньком-берендеем.

— Совсем, как Лель, — сказал кто-то, и в ответ раздался дружный смех.

Спустя минуту она уже неподвижно стояла у столбика, подпиравшего навес высокого крылечка, которое вело к сеням царского дворца. Сени эти устроены были очень удобно: примыкавшие к стене царских покоев, они с трех сторон оставались открытыми. Из-под нависшей над сенями высокой двускатной крыши далеко виднелись зеленеющие весенние поля, роща в туманной белизне березовых стволов, блещущий под солнцем поворот реки, а на том берегу ее — слободка берендеев.

Крутые лестницы и переходы шли из сеней во двор, в царские палаты и в другой, соседний терем. Лестничные перила с точеными балясинами, витые деревянные столбы, на которые опиралась крыша, и нехитрая мебель сеней — деревянные кресла и длинные лавки — были покрыты резными узорами. Иногда резьба шла по живому незакрытому дереву, глядевшему коричневыми глазками сучков, изгибавшемуся плавными линиями годовых слоев; иногда же узорчатая поверхность была расписана яркими красками. Тихие оранжевые птицы сидели между лазоревыми цветочными лепестками; под гнущимися от тяжести плодов ветвями стояли спокойные львы и улыбались мудрой, едва заметной улыбкой; ехал куда-то всадник, держа копье, обращенное к солнцу, и конь склонял крутую шею и поднимал копыто...

А посреди сеней, на крепко сбитом позолоченном стуле сидит тот искусный художник, кто своим трудом и уменьем создал эту красоту, — сидит царь Берендей и расписывает один из столбов. На переходах у дверей — мальчики-слуги, одетые гак же, как Наташа, а в глубине сеней на лавке — старики-слепцы во всем белом и сами белобородые и седые. На коленях у них гусли, и каждый из этих старцев очень похож на того былинного певца Баяна, которого Наташа слышала на свадьбе Людмилы и Руслана... И гусли у них звучат точно так же — размеренно, величаво и вольно. И подумалось Наташе, что в оркестре, наверно, играют сейчас арфа и фортепиано, а Тон-Тоныч каждый раз, как гусляры ударяют по струнам, плавно взмахивает дирижерской палочкой. Тут Наташа незаметно голову чуть повернула, глаза скосила и увидала: вон он, Тон-Тоныч, — где-то там, за пределами сеней стоит, где почти совсем темно и фигура дирижера едва освещена скудным светом..

Поют гусляры о царе Берендее, прославляют его за то, что счастливое мирное его царство не знает войн и междоусобиц:

Веселы грады в стране берендеев,
Радостны песни по рощам и долам,
Миром красна Берендея держава.

Но не все благополучно в стране, которой правит Берендей. Короткое северное лето становится год от году короче, а вёсны — холодней. А это значит, размышляет царь, что Ярило-Солнце недоволен берендеями: сердца у них не такие горячие, как прежде.