Расскажу…

Одна из них – Танечка. Я вам уже рассказывала, она работает в Центре цвета. Мы с ней познакомились довольно давно, не помню, по каким делам. Очаровательная женщина с большими карими глазами, с невероятно сияющей улыбкой, стильная, аккуратненькая, чистенькая, интеллигентная, образованная, контактная, улыбчивая, и какая-то очень внутренне добрая и сильная. Я таких женщин редко встречала, и она мне сразу же понравилась. Мы должны были сотрудничать. Тут же с ней обменялись телефонами, карточками – с этой минуты началась наша дружба, она началась очень быстро, мгновенно. Я помню разные ее периоды. Она тогда была профессором, уже тогда профессором в МАРХИ, она преподавала, она придумывала то, что уже сейчас стало незыблемым и важным. Мастерская по колористике, я не понимала, что это такое, такое научное большое название. Она тогда только получила право при «Моспроекте-3», ей дали сначала комнатку в помещении, и потом она собрала людей. Это были 90-е годы, тут только что вошло что-то в собственность и понеслось: у одного вкус такой, у другого – другой: «А почему я должен придерживаться старого, старой раскраски?» Короче, сейчас это уже поставлено совершенно на другую основу, она это придумала и довела логически и практически до совершенства, когда вся Москва красится в учете и с учетом этого Центра цвета, где все дома друг к другу должны подходить и соответствовать, они должны быть определенного цветового решения, гаммы.

И вот как-то я была больна, она это знала. Я специально не хочу писать ни про диагноз, ни про болезни. Я хочу написать только про одно – про человеческие отношения. Так случилось, что я, уже понимая, что мне все хуже и хуже, позвонила ей. Тогда уже появились первые мобильные телефоны – я помню, у меня он уже был, а у нее еще не было. Но я тем не менее позвонила ей на работу и сказала: «Танечка, мне очень плохо, мне нужно сделать одно исследование, я боюсь, поехали вместе». Она говорит: «Обязательно!» – и тут же подлетела. Мы поехали вместе с ней.

Необходимо было мне буквально немедленно ложиться на сложнейшую операцию. Я, конечно, рыдаю. Она стоит потерянная, потом я перестала рыдать, понимала, что уже как-то надо мобилизоваться. И она мне говорила: «Немедленно собирайся, немедленно делаем, все будет хорошо. Надо! И не смей даже раскисать ни на секунду!» Она вот, знаете, прямо как какой-то магнит, к которому притягивается что-то слабое или более легкое по энергетике. Она так спрессовалась и мгновенно меня подтянула к себе душой, сердцем, силами, и я понимала, что это надо делать.

Короче, иду. Но, прежде чем идти, я должна сыграть спектакль «Татуированная роза». Я спрашиваю врачей: «Можно?» – «Можно». А на следующий день я уже ложилась. И вот, вы знаете, я выхожу играть эту «Татуированную розу» и, как в последний раз, вижу эти декорации. Ребята, наверное, и не понимали, что со мной. Я никому не говорила, ни костюмерам, ни гримерам – никому. Наверное, они просто видели, что я была очень собранная, и вот, представьте себе, там роль трагическая, и мне не надо было даже настраивать себя на Серафину. Я уже играла как Ирина, сама, живя совершенно другой своей жизнью, помимо роли. Потому что я прощалась. Прощалась со сценой, прощалась с целым периодом ярчайшей, интереснейшей жизни моей, ощущала чудовищный страх перед завтрашним днем, и страх оттого, что все изменится, прощалась со своим зрителем, когда мы кланялись в последний раз, как мне казалось, в тот момент, поверьте, я, наверное, слабая, я не могла себе говорить: «Нет! Все будет хорошо! Скоро я снова выйду на сцену!» Не было у меня таких мыслей. У меня мысли были совершенно другие и ощущения другие.

Все аплодируют, несут цветы, а мы должны с Боречкой Коростелевым, обнявшись, счастливые смотреть друг на друга, а потом под ручку, так поставил Рома Виктюк, идти через всю сцену кланяться. И вот я смотрела на него. Он не понимал, только спросил: «Ирина Петровна, что с вами? Что вы такая грустная?» – «Ничего, ничего», – сказала я, наверное, сдерживая слезы, я уже не помню. Но тем не менее вот это ощущение прощания было.

И такое же ощущение прощания было накануне операции, когда пришел ко мне в больницу Андрей. Он шел по коридору, я стояла в дверях и ждала. Он шел в вечернем костюме, в котором выходил на сцену, когда мы с ним гастролировали. Он всегда очень любил красивую обувь и любит. И у него были очень красивые ботинки. И сзади шел человек, какой-то дежурный врач, и таким «железным» голосом: «Почему вы не надели бахилы?» А он шел с огромным букетом роз какого-то невероятного цвета – коричнево-розового. Они были такие красивые, их было много, раскрытые, знаете, очень красивый букет. И, конечно, бодрый веселый голос: «Ну вот, тут меня заставляют надевать какие-то бахилы! Ну не могу же я прийти к тебе в бахилах каких-то, каком-то халате. Я хочу, чтобы ты меня видела в красивом виде».