Расскажу…

Дальше: «А здесь нет ни одной елочки». – «Пошли, Ирина Петровна, рядом лес». И точно так же она выкопала мне три маленькие елочки.

Под этим жасмином я ставила стол, и мы с мамой пили кофе. О чем-то мечтали. Потом я быстренько вскакивала, улетала на своем «мерседесе» в Москву. Практически никогда и не жила.

А позже случились в моей жизни другие события: я очень долго болела, лежала в больнице, и так случилось, что сама стала инвалидом, и уже эта дача полагалась мне.

Однажды, еще мама была жива, я лежала в больнице. Мне было очень худо. До такой степени, что просто не хотелось жить. Никаких перспектив. Ощущение абсолютной бессмысленности, мучительной болезни, из которой я никак не могла выбраться и понимала, что не выберусь никогда, ужасное одиночество, при том, что еще у меня была жива мама. И, конечно, меня «держала» только она, потому что о ней мне надо было заботиться. Я понимала, что, кроме меня, никто этого не сделает. Так оно и случилось.

Ночью я совершенно не спала, а накануне мне врач сказал: «Вы знаете, вам может помочь свежий воздух, вам необходим кислород для ваших сосудов, для головы, вы подумайте, неужели не можете в какой-то санаторий поехать?» Четыре утра. Не сплю. Думаю: какой санаторий? У меня мама. Мне нужно каждый день ее кормить. Готовить, возить в термосах еду.

А один раз было просто некому. Я позвонила в театр: «Девочки, ну кто-нибудь!» – «Сейчас узнаем, Ирина Петровна, сейчас». В результате, собрались две милые женщины – из музея и из бухгалтерии: «Ну, конечно, отвезем». И повезли маме еду.

Поэтому, какой санаторий?! Дома – кот и собака, которая потеряла все свое здоровье и ослепла, а потом от сердца совсем недавно умерла. Потому что, когда меня увезли в больницу, она всю ночь выла, лежа под дверью, и абсолютно была потерянная, вот уж поистине, кто любит так беззаветно и считает, что каждый твой уход – навсегда. Два месяца она мучилась. Естественно, когда меня не было, за ней ухаживали, кормили, но тем не менее было видно, что она просто страдает.

И вот, лежа так ночью, находясь не в самом лучшем расположении духа, я думала: «Господи, что же мне делать? Что же мне придумать?» И тут вдруг приходит в голову совершенно замечательная мысль: «Ира, а если все-таки с этого клочка земли все скосить, проложить дорожки, сделать ремонт». Там нужно было сделать окна, потому что было очень холодно – щели в палец. Мама любила свежий воздух, а я ненавижу его, мне всегда холодно. Тогда пошли первые евроокна, что, если заказать их? И ходить, и дышать, никто тебя не увидит, если сделать забор. Нужно этот кусочек земли превратить в свой санаторий. И попробовать себя привести в порядок.

«Так, значит, нужны деньги. Что, если взять какой-то кредит? Тебе должны за рекламу “Кальций D-3 Никомед”. А если попросить у них вперед немножко денег, чтобы как-то начать?»

И все мысли вдруг позитивные-позитивные. Я тут же пытаюсь встать, хотя встать не могу – у меня сломаны позвонки, я лежу на доске. Думаю, дай-ка я все-таки нарисую. Зажигаю свет, что-то нахожу, и то ли на газете, то ли на меню из столовой начинаю рисовать. И у меня вырисовывается все то, что сейчас есть. Как я могу преобразить мой крошечный участок и сделать его пригодным для жизни. Конечно, коварная мысль в голове возникает: сейчас это все сделаешь, а вдруг отнимут? Потому что это же не мое, я беру в аренду. Потом думаю – нет, не может быть, отгоняю эту плохую мысль и понимаю, что (эврика!) это мое спасение.

С той поры я для себя кардинально решила, что с 4 до 5 утра рождаются, наверное, самые интересные мысли. И надо прислушиваться к своей интуиции. И надо эту интуицию в себе развивать и не бояться ее.

Масса интересного было во время этого созидания. Поначалу очень трудно с транспортом было, вот эти плитки, которые нужно класть на дорожки, мне только часть привезли. Потом работала тут у меня замечательная бригада, двое русских, один – то ли таджик, то ли узбек, словом, восточный мальчик. Его звали Махмуд.

Тут же мне вспомнился фильм «Миссия в Кабуле», поскольку довольно долго снимали в Афганистане. Этот Махмуд мне напоминал одного очень приятного афганского парнишку, который, пока мы были там, все время приходил на съемку. И стоял с такими черными, красивыми, масляными глазами, все время смотрел, ему было все интересно.

А Махмуду лет 16–17 было, может, 18, не знаю, и нанялся он в эту строительную команду. Худой, как палка. И такой тощий-тощий. Я спрашиваю: «Ты вообще ел что-нибудь?» Он говорит: «Да, я чай пил». Ну, думаю, дело плохо. И, конечно, тут же сварила огромную бадью.

У меня есть целый рассказ по этому поводу, поскольку за все свои строительные эпопеи я поняла, что рабочих, которые приходят к тебе, обязательно надо кормить. Обязательно! Даже сейчас, когда все можно купить и у них есть возможность. Мне кажется, когда они приходят и съедают домашнюю еду здесь, они себя лучше чувствуют и морально и физически.