Расскажу…

То есть никогда я не думала, что если кто-то будет, он для меня что-то сделает. Я всего хотела добиться сама. И, по большому счету, так и получилось. Насколько сумела добиться, это уже второй момент, это будут оценивать уже время и люди. Но тем не менее – это мои усилия, это мои ошибки, мои компромиссы, но уже другого порядка – с моей творческой совестью. Может быть, я что-то отклоняла, что не надо было, или, наоборот, за что-то не то хваталась. Может быть, я что-то сыграла некачественно, а что-то, наоборот, очень хорошо, что останется в истории и театра и кино. Но тем не менее это была МОЯ звездная дорожка. И она шла не только по Москве, потому что в Сан-Себастьяне был приз за фильм «Дядя Ваня» Андрея Кончаловского. В Локарно был приз за фильм «Пришел солдат с фронта», где у меня главная женская роль. За фильм «Единственная дорога», который снимался в Югославии, был приз на фестивале в Белграде и в Германии. На 8-м Московском международном кинофестивале – первый приз за фильм «Это сладкое слово Свобода».

Были еще какие-то, о которых я даже не знала, но на некоторые фестивали я приезжала. Я представляла страну в разные периоды ее жизни. Всегда хотела, пыталась и была звездой советского кинематографа. Позже – России. И всегда я выходила на сцены, как мне казалось, достойно, красиво, пытаясь представлять нашу советскую, русскую женщину, достаточно цивилизованную, образованную и умеющую вести себя.

У меня масса разных историй, веселых, смешных, грустных. Разные были кинофестивали и разные ситуации, с которыми я сталкивалась. Первое, что мне, конечно, вспоминается, это фантастическая поездка в страну под названием Чили, где я снималась в фильме «Это сладкое слово Свобода» у режиссера Витаутаса Жалакявичуса. Он сначала не очень хотел меня брать на эту роль. Потому что видел и знал меня по двум фильмам – «Дядя Ваня» и «Пришел солдат с фронта». Где я – русская женщина. В «Пришел солдат с фронта» – простая крестьянка, а в «Дяде Ване» – Елена Андреевна, вся белая, очень мягкая, пастельная, страсти которой бушуют где-то внутри, и все такое изысканное, и все русское. Ничего общего с открытым темпераментом революционерки Марии из Латинской Америки, со страстью, риском, страданиями, яркостью – все другое. Он не представлял, что я могу быть такой.

Наконец завершились кинопробы, он меня увидел на съемочной площадке, почувствовал, понял, что я это хочу и могу сыграть, и мы пустились в плавание. В плавание с этой ролью. Очень интересно работалось. Трудно, талантливо, интересно. Он, конечно, прекрасный режиссер, который импровизировал мгновенно, который не терпел никаких догм, стереотипов, абсолютно был уникален, индивидуален во всем. Очень нервный, очень импульсивный, очень даже порой злой, с ним было страшно и трудно, потому что он требовал то, что ему мучительно хотелось передать через эту картину, – удивительную любовь к Латинской Америке.

Почему-то он много раз говорил, что Чили и вообще Латинская Америка – это его вторая любовь. Сначала я воспринимала это как шутку, потом поняла, что это действительно так. Странно, он родился в Литве, в северной стране, но с каким-то мощным, прямо-таки латиноамериканским темпераментом. Очень страстный, очень гневный, очень сильный, очень нервный, буйный, с какой-то огромной удалью. И он был, конечно, царь и бог на площадке. Который приходил раньше всех, где бы это ни было.

Он все время ходил, все время писал, переписывал, переделывал, у него всегда были карандаш или ручка и блокнот. Фантазировал, придумывал, исходя из ситуации сегодняшнего дня, из своего настроения, из актеров, которые на площадке, из цвета солнца, из цвета неба. Менялись костюмы, менялся диалог. Практически от сценария оставался только остов, он покрывался какими-то новыми красками, какими-то радужными цветами.

Мы прилетели в Сантьяго, и я себя там ощущала уже латиноамериканкой. Надо сказать, что из меня ее долго делали. На «Мосфильме» пытались найти цвет волос. А представьте себе, до этого я снималась в «Пришел солдат с фронта», они у меня были белокурые, выбеленные, такие, как сейчас, и в «Дяде Ване» они были почти бело-серые какие-то, серебряные. И надо их сделать сразу черными. И учтите, что это все-таки 72–73-й годы. Красок в Москве не так чтобы много. Все надо было доставать непонятно где. Короче, на «Мосфильме» что-то такое придумали, нашли – написано «черный». Красят-красят-красят. Он у меня – рыже-коричневый.

Оператор Володя Нахабцев, прелестный, тогда совсем молодой, начинающий, крутился возле камеры, смотрит и говорит: «Нет, Ириша, все рыжее». Смотрит на пленку, а еще пленка в рыжину (тогда был не Кодак, а «наша» – рыжело все, даже цвет лица). Какая там латиноамериканка! Надо шить парик. «Парик – ужасно», – сказал Жалакявичус. Ну хотя бы на первые дни, чтобы хоть первую сцену снять где-то вдалеке. Сделали сине-черный парик, из того, что было. И я в этом парике была один или два съемочных дня. А дальше он говорит: «Как хотите, делайте черными волосы!»