Расскажу…

После отеля меня повезли на «саундчек». Там бегают какие-то звукорежиссеры, музыканты, никто по-русски не разговаривает, все суетятся. Я спрашиваю: «Можно выйти попробовать?» – «Нет, сейчас не до этого, все будет нормально, не волнуйтесь, не беспокойтесь». Переводчик говорит: «Все будет отлажено на высочайшем уровне, вы пока лучше с музыкантами порепетируйте». И еду я с музыкантами репетировать в какое-то местечко, типа ресторана, где они расположились. Там же мне стали что-то предлагать из еды. Я говорю: «Ничего не хочу, главное – репетировать». Хотя «репетировать» – это громко сказано. Песен моих они не знают. Я даю минусовую фонограмму, где только оркестр записан, они: «Хорошо, давайте послушаем, а мы будем накрывать сверху».

Короче, технически мы более-менее подготовились, осталось только подготовиться морально, выйти и попробовать спеть. Быстро темнеет. Я только успеваю в отель заехать – забрать вечерние туалеты, потом везут меня к месту. И я вижу – стоит для меня отдельный домик гримировальный, специальный, как в фильмах, где для звезд вот такие отдельные фургоны. На нем написано «Ирина», дальше моя фамилия по-английски и звезда нарисована.

На улице, должна вам сказать, мокрота, духота, жарища – ужас. Я ночь не спала. Самочувствие жуткое, нервное, сердце бьется, все время пью валокордин, потому что думаю – боже, как это все выдержать, как все будет.

А в это время в огромном парке на берегу океана собираются местные жители, причем так – идут семьями, садятся в кресла, на какие-то столики раскладывают свою снедь, тут же детишки бегают, собаки, кто-то играет. Я понимаю, что там будет несколько тысяч человек, не меньше. А надо вам сказать, что я к такому еще была не приучена. Московский Художественный театр – это совсем другое. Это 1400 мест в зрительном зале. А тут что-то гигантское.

Так вот, я вхожу в этот свой совершенно замечательный вагончик, а там, боже, кондиционер, огромная ваза с живыми розами, слева – душ с ванной, со всеми удобствами, мягкие кресла-диваны, зеркало огромное, и стоит невероятный гримировальный стол, какой я видела только в кино. Сейчас такой есть в моей гримерной – дожила и дожил Московский Художественный театр. Это такое квадратное зеркало, в которое вставлены лампочки, штук тридцать, они все горят, окаймляют, создают свет сценический, и все лампочки, что приятно, работают. Потому что, куда бы мы ни приехали, в любые ДК или даже в театры, как правило, там много патронов, но есть одна лампочка, а вторая обязательно перегоревшая. Я одно время, когда ездила со своим звукорежиссером, со своей командой, со своими музыкантами, всегда просила, чтобы брали чемодан или ящик с запасными лампами.

Я сажусь, начинаю готовиться, и уже слышу – бурление такое, как обычно перед началом: народ гудит, бегают администраторы, помощники, звуковики, все объясняют. Потом вдруг появляется Лев Валерьянович, который из своего вагончика зашел: «Как ты тут?» Я говорю: «Все замечательно. Жутко волнуюсь». – «Не волнуйся, все будет хорошо». Дальше мы оговариваем технические вопросы, споем ли вместе или нет. «Да как захочешь, как получится, не думай ни о чем». Надо вам сказать, что он редкой порядочности, доброты и очарования человек, с внутренней уверенностью и желанием другого поддержать.

А там уже гул, аплодисменты, объявляют, и слышу, уже роскошно поет замечательная джазовая певица. Я выглядываю и смотрю на публику. Народ все собирается, гудит, в голос разговаривают, никто ее, мягко говоря, не слушает. А еще нет темноты, и поэтому фонари, направленные на сцену, не привлекают так сильно внимание. Народ садится, жует, говорит, а она поет. Я думаю, господи, как же я выйду? Они вообще меня слушать не будут. У нее такой вокал, такой голос, а у меня ничего подобного нет. Я просто сойду с ума.

Идет время, я сижу в своем фургончике и понимаю, что уже скоро мне начинать. И вот вдруг стук в дверь: «Ирина, пора». Я выхожу и вижу – кромешная тьма. Мгновенно. Быстро так потемнело. «Слава тебе господи!»

Уже заканчивает израильская певица, ее уже слушают, на нее направлены прожектора, все это гудит. А на эстраде – огромное количество аппаратуры, того, что я не видела днем, потому что ее только выставляли. Стоит динамиков сорок с одной стороны и с другой, и меня куда-то ведут, дышать нечем, я становлюсь мокрая сразу с ног до головы, потому что влажность невероятная. Внутри все клокочет, и я только слышу ритм: бам-бам-бам, оркестр играет-играет и – все. Она заканчивает. Аплодисменты.

Я поднимаюсь по ступенькам, меня объявляют, перечисляют мои фильмы, звания. А мы договорились сразу, что сначала я что-то скажу, а потом пойдет первая песня «Ах, как жаль», та, с которой все началось.