Расскажу…

Прилетаем – опять стоит огромный лимузин для меня и микроавтобус для всех остальных. Я к ребятам подхожу: «Не обидитесь?» – «Ни в коем случае!» Надо отдать должное, у меня классная команда все-таки была и есть. С нами летала Кира Николаевна Головко, наша старейшая и изумительная актриса. Вот я взяла ее, и мы с ней вдвоем сели в лимузин, а все остальные – в микроавтобус. Шикарный автобус, с кондиционером, все как полагается. Поселили нас в Манхэттене, в хорошей гостинице, а нам надо на следующий день играть спектакль, а через день вылетать в Чикаго и вечером играть, а потом уже из Чикаго лететь обратно. То есть мы полетели фактически дня на четыре.

Надо вам сказать, что этот Марк – очаровательный человек, порядочный, честный и хороший продюсер. Мне это очень понравилось. Потому что я не люблю разочаровываться в людях. Полное доверие, все было организовано прекрасно и заплачено – все были довольны. Но при этом вдруг я узнала, что выступать мы должны не в театрах, а в церковных школах – ДК в нашем понимании. Клуб, в котором сцена в принципе чистенькая, но кулис нет, висит какая-то дрань, две тряпки. «Мы говорили, что у нас нет кулис. Вы должны были что-то свое привезти». А мы привезли «что-то», но через океан не повезешь кулисы! Мы, конечно, привезли нашу родную скатерть, мы привезли Мадонну, специальные чехлы на их стулья разносортные. И все было так хорошо, вроде бы даже успели свет поставить, успели музыку сделать. Все мы репетировали, кричали, шумели, нервничали, потому что времени оставалось мало, а надо было все успеть.

Начинаем спектакль. А так поставлено Романом, что вначале должна быть долгая пауза. Я сижу и смотрю вдаль – таким образом собираю все внимание на себя. Дальше надо тихо-тихо, шепотом позвать свою дочь Розу, которая в траве ищет светлячков, и через весь зал сказать: «Роза, где ты?» Она отвечает: «Я здесь, мама». – «А что ты там делаешь, дорогая?» – говорю я тоже тихо, и вдруг с последнего ряда с одесским акцентом: «Слушайте, я ничего не слышу, это что, так будет весь спектакль?» Тут же с другой стороны кто-то зашикал: «Тихо, тихо! Дайте послушать!» Третий голос говорит: «Ну, подождите, дайте им разыграться!» Четвертый: «Безобразие!» Кто-то поближе обращаясь к нам, как бы извиняясь: «Ну, необразованные люди, что делать!»

Я молчу, думаю, господи, стыд-то какой. Пауза. Все затихли, перестали двигать железными стульями. Ждут. И тут я думаю: «Так, Ромочка, извини» – и громко, через весь зал, чтобы на последнем ряду эта милая женщина услышала, я кричу: «Роза! Где ты, моя девочка?!» Моя партнерша, очаровательная Алена Хованская, которая мгновенно все понимает, так же громко отвечает: «Я здесь, мама!»

Дальше спектакль понесся. Не могу вам сказать, где играть легче – на сцене Художественного театра или на сцене импровизированного ДК в Нью-Йорке для наших эмигрантов. Даже оценивать это не могу, потому что на это не имею права. Может, вам это не нравится и кажется назидательным и занудным, но я повторю снова: моя профессия, по большом счету, не позволяет оценивать, где проще, где легче – всюду должно быть хорошо, что на площади, что на пристани, что в огромном зале с шикарными креслами, где угодно. Потому что зритель всегда один, он всегда – привилегированный, даже если шутит или не слышит, даже если возмущается, все равно зритель для меня – главное. Как хочешь крутись, но играй.

Представьте: маленькая сценка – стоит Мадонна, которую мы привезли, сделанную, естественно, из папье-маше, на нее луч света, и я перед ней на коленях. А сзади – кусок кулисы, ободранный и грязный, и дядя Сема – какой-то их рабочий сцены, в джинсах, в майке с надписью USA, который что-то жует и которого совсем не волнуют ни слезы, ни боль моей героини. И краем глаза я утыкаюсь в него, хотя не должна его видеть, должна видеть только лик Мадонны, луч и говорить о своем самом-самом сокровенном.

И я понимаю, что в зале сидят зрители и они должны видеть мои слезы, потому что, если я не буду это делать, они разочаруются в той самой актрисе, которую ждали. Потому что, какая бы ни была пьеса, они знали, что в главной роли – Ирина Мирошниченко. Это нормально. Потому что все равно они чего-то ждут, ждут какого-то чуда от меня на этой крошечной площадке с потрепанными кулисами, и их не касается то, что происходит за кулисами, никого не касается, что там какие-то огрызки, веревки, пыль, какие-то ящики, люди разговаривают. Но я-то это вижу!

Вот как сотворить чудо среди всего этого, чтобы оно осталось в памяти на многие годы? Зрители должны запомнить этот спектакль и запомнить мою игру и игру ребят. Когда я репетировала со всей моей командой перед началом, я именно об этом говорила: «Ребята, видите, что вокруг?» Они: «Видим». – «Видите эту дрань?» – «Да». – «Вы понимаете, что это не Московский Художественный театр?» – «Да». – «Но мы должны сыграть так, чтобы зрители этого не замечали, чтобы думали, что здесь все так же, как на сцене Художественного театра в постановке Виктюка».