Расскажу…

По крайней мере целое поколение людей, в течение сорока лет видя на сцене Художественного театра чеховских женщин, уже олицетворяли их с моей внешностью, с моей пластикой, с моим голосом, с моими интонациями, с моей трактовкой и с моей душой. Никогда не забуду – был потрясающий юбилей Аллы Константиновны Тарасовой, которую боготворило большое количество людей, у нее была масса поклонников, она была, конечно, выдающейся актрисой, и много зрителей и нашей страны и людей, которые видели ее по всему миру, всегда восхищались ею, не восхищаться ею было нельзя. Потому что она столь неординарна, столь высока и прекрасна, что это трудно как бы переоценить. Вот уж воплощение прекрасной русской женщины, талантливой, благородной, чистой, – повторяю это, потому что это огромное достоинство.

Что такое чистая женщина? Это чистота помыслов, чистота взглядов, позиций, чистота подлинных отношений. Это не, как вам сказать, чистоплюйство с точки зрения – вот это можно, а это нельзя, это запретно. Нет! Она, я думаю и знаю, по крайней мере по истории и по рассказам, по фактам, она порой шла наперекор тому, что нельзя. И в результате добивалась того, что хотела, но чистота ее помыслов, страсти, влюбленности, увлеченности, внутренней позиции была столь высока, что о ней можно было всегда сказать, что она – чистая женщина, с чистой красивой душой. И это огромное достояние, это огромное достоинство.

И вот был ее юбилей. Она уже была в преклонном возрасте, и весь Художественный театр, вся сцена были заставлены станками, лестницы куда-то вверх, оттуда сверху спускалась вся труппа, стояло почетное кресло, в этом кресле сидела она, ее чествовали, награждали, поздравляли, все, как всегда, все, как положено, традиционно. Такой праздник в ее честь. Но при этом она позволила себе сделать немного фрагментарных своих ролей на экране, хотя у нее экрана было мало, потому что она поздно стала сниматься. И порой экран был для нее антирекламой. Потому что те, кто ее видел в «Анне Каренине» на сцене, – это была одна Анна Каренина, а ту, которую уже сняли, когда она была достаточно в таком, мягко выражаясь, зрелом возрасте, и экран и камера были столь несовершенны, что все недостатки были, к сожалению, видны, и, может быть, сегодняшнему зрителю что-то показалось не тем, чуть-чуть смешным, но это издержки времени, издержки цивилизации, я бы сказала так, но то, что она играла великолепно, незабываемо, те, кто видел, это знают. Я студенткой видела и запомнила, я еще видела, как она репетировала и вводила Риту Юрьеву, как она ее готовила к последнему монологу, как она заставляла Риту буквально кидаться под поезд, и как она показывала, как надо это играть, вот один этот показ стоил всего, потому что было понятно, что это неповторимое.

Алла Константиновна показала несколько фрагментов, я остальные не помню, но вот этот я запомнила навсегда, потому что позже я стала играть эту роль и для меня этот показ был, знаете, как луч света в темном царстве. Алла Константиновна – знаменитый монолог Маши: «Мне хочется каяться, милые сестры! Томится душа моя. Покаюсь вам, может, больше никому никогда, скажу сию минуту – это моя тайна, вы все должны знать, не могу молчать… Я люблю… Люблю… Люблю этого человека. Вы его только что видели, одним словом, я люблю Вершинина!» Так написал Чехов. На все времена. Представляете, сколько актрис и как это можно по-разному сыграть.

Алла Константиновна в свои 70 лет, мы отмечали ее 70-летие, в черном платье, она всегда была такая крупная, большая, чуть-чуть полноватая, по нашим современным меркам, садится на кончик кушеточки, вот так вся вытянулась, как струнка, и как-то так мгновенно помолодела, подтянулась, взяла книжечку двумя руками и так в нее впилась, и эта книжка была как какая-то соломинка, за которую она держалась, или какие-то перила. Она закинула голову, в одну точку глядя, причем в это время, как вы сами понимаете, свет шел сверху и прямо на ее лицо и на ее глаза, которые были голубого цвета, большие, которые вдруг каким-то внутренним светом загорелись так, что ты забывал, что ей 70.

Это сидела девушка-женщина, с открытым сердцем, с открытой душой, даже чуть-чуть девчонка, которая своим сестрам признается в том, что она совершила просто ужасное безобразие. И жутко стесняясь, путая слова, путаясь в них, она пыталась через эти глаза, через сжатые руки сказать правду. И как только она произнесла это «я люблю» и произнесла «Вершинина», вдруг становилось сразу легко, и она руки опустила, эта книжечка выпала, она сама вся как-то, как цветок, расслабилась и пошла дальше. И этот монолог легко, озорно, как песню, произнесла. Рассказала, как она его любит, и как это все запретно, и как это все нельзя, но с этим сделать совершенно ничего невозможно, потому что это выше ее сил.