Рассказы

За ночь он продрог до костей, а тело затекло от неудобной позы. Ломило шею. «Романтика, как она есть», подумал он, зажигая спиртовку. Пришла эсэмэска от Людмилы: «Привет, дорогой! Здесь жарко и классно, но я хочу к тебе!». Бобров отправил ответ. Ему тоже хотелось к Людке, но не прямо сейчас. В одиночестве он подзаряжался, пополняя растраченные для родных и близких «батарейки». Выглянул в окно: на площадке никого не было. Он почистил зубы, побрился, приготовил на завтрак бутерброд и кофе. Расстелил на коленях карту. «Фабричный» - нет, сюда ему не надо, от названия так и веет промзоной. «Затока». Про Затоку он читал в интернете: мемориал героям 1812 года, заводик скобяных изделий и мужской монастырь с трапезной. Где-то километров через пять начинается Изнанковский большак – перемычка между основными трассами. Он позволит сэкономить бензин.

Бобров запустил мотор и стал раскочегаривать печку.

***

С Изнанковским большаком Бобров, говоря деликатно, облажался.

Он ушел на него по допотопному, советской эпохи, указателю, но большак вероломно превратился в узкую полосу грунта, с боков обглоданную канавами. Бобров проехал достаточно далеко, прежде чем понял свою ошибку. На легковой и то не развернешься, а «буханка» сядет на мель с гарантией, возвращаться задним ходом тем более без вариантов. Ситуация усугублялась рифлеными выбоинами тракторных гусениц. Большак волокся по заросшему сорняками полю и где-то на горизонте в сорняках же и терялся. Бобров злобно хмыкнул. Если у него врет топливомер (сюрпрайз-сюрпрайз, тачка-то б/у), и бензина не двадцать литров, а на двадцатку поменьше, Изнанковский большак надолго ему запомнится. Уж сэкономил так сэкономил. Стиснув зубы, он повел УАЗ дальше со скоростью пешехода, надеясь не свалиться в канаву.

Через полчаса этой экзекуции слева на склоне затемнели крыши.

Деревня. Есть шанс узнать дорогу (до Затоки или до Москвы – сейчас неважно) или хотя бы найти клочок земли для разворота.

Застегнув молнию куртки до горла, Бобров форсировал залежи трухлявых штакетин, перемешанных с бурьяном. Он насторожился, когда слух уловил ржавый скрип петель, на которых свободно гуляли от ветра ставни. И больше ничего: ни голосов, ни кудахтанья кур, ни дыма из труб. Вот незадача: деревня-то пустая.

Не у кого дорогу спрашивать.

- Куда это меня занесло? – осведомился Виктор сам у себя, прикидывая, как теперь быть. Он держался молодцом, но в душе у него нарастала паника, побуждающая к отступлению. Но это позорно. Он не в том возрасте, чтобы улепетывать, поджав хвост. И раз в неделю жестко тренируется с боксерской грушей.

(В брошенных людьми деревнях собираются стаи диких собак).

Бобров нашарил в кармане перцовый спрей и пошел вдоль гниющих оград туда, где за крохотной рощицей, словно стыдясь своего уродства, притулилась башня без купола – всё, что осталось от часовни. Инстинктивно он соблюдал боковую дистанцию до мертвых изб, хоронивших собственные трупы, сантиметр за сантиметром погружаясь в землю. Он затянул бы песню, но что-то его удерживало от чрезмерной развязности.

Обогнув сложившийся в груду сарай, он раздвинул низко нависающие ветви и вышел к часовенной паперти. Укромный уголок. Если где и повидаешься с привидением, то здесь.

Привидение – это жутко, но безвредно. Подкрашенный воздух. А есть еще не внесенные в учебники девиации биологии, лишенные разума, но сохранившие гипертрофированные охотничьи рефлексы. В московской квартире сказки о неприкаянных покойниках воспринимаются со скепсисом и толикой юмора, но у подножья обезглавленной часовни, в глуши, куда сам Бог остерегается наносить визиты, на вещи поневоле смотришь шире. И тени, отбрасываемые стволами деревьев, обретают форму человеческих тел.

Пробуя на прочность ступени, он поднялся и заглянул под арку входа. Двери сбиты и раздроблены в куски – не то по ним маршировал пехотный полк, не то в них угодил залп артиллерии. Гигантские груды мусора, обломки деревянных балок и кирпичей – купол обрушился прямо внутрь. Опрокинутая мебель, расшвыренная мелкая утварь. Уж не ураган ли свирепствовал в часовне? Кто-то втащил в притвор и составил на полу гранитное надгробье. «Отцу Николаю Сапову, не отринувшему Веры и последнюю молитву вознесшего, когда сатана вошед уж во храм».

Бобров попятился от эпитафии.

- Господи боже!!! – заорал он: внизу шаркнули подошвы.

Но у лестницы стоял не сатана и даже не мятущийся дух священника, а всего-навсего старушка. Щуплая, в шали, длинной куртке, резиновых сапогах и с корзинкой.

- Что ж ты так кричишь, сынок?

- Блин! – выпалил Бобров. – Вы меня напугали. Вы что – живете здесь?!

- Нет, я в Новом Изнанково живу, там, подальше. А это – Прежнее, оно, почитай, полвека как обезлюдило. Кто в Новое подался, а кто в город. Я тут боярышник собираю, хороший он за часовенкой растет, целебный.

- Я заблудился, - сказал Бобров. В кровь словно впрыснули ударную дозу адреналина. – Я нааа… на машине. Ехал по большаку… Дорогу не подскажете?

- Так ты, сынок, большаком и езжай. Шоссе за Новым будет.