Рассказы, эссе, философские этюды

   Да и без всяких философий мне всегда было глубоко противно пресловутое «умение жить», выражающееся и в умении сожрать не морщась оскорбление от того, кому ты не можешь себе позволить  (по шкурным соображениям) дстойно ответить, а потом компенсировать уязвленное самолюбие унижением более слабых или зависящих от тебя, в умении быть «вась-вась» с людьми, чуждыми тебе по духу, в умении быть как все в любой компании, куда тебя занесло, умении накатить телегу с грязью прежде, чем ее накатили на тебя и т.д. и т.д. Конечно, я понимаю,что бывают обстоятельства, в которых применение некоторых из этих приемов, в частности «ециа», может быть оправдано. Но я почти не встречал людей, которые, освоив эти приемы,  всегда удерживались бы от нечестного применения их. И когда все овладевают этими приемами, ообщество свинеет.

  Все это не значит, конечно, что Лугаси был моим антиподом ( не считая, разумеется, его профессии грабителя). История с Софером – единственный случай в тюрьме, который я могу поставить ему в упрек. Свое же «ециа» он делал не против одного слабого, а против целого зала бандюков, которые все вместе были  намного сильнее его и, хотя в данном случае они ничего ему не сделали, но в общем были достаточными сволочами, чтобы их стоило  «макнуть» и без повода. В общем, не собирался я предоставлять Лугаси переделывать меня, но не собирался и его переделывать и принимал его таким, как есть.с симпатией. Так мы с ним мирно и досидели,сколько нам было положено судьбой, в одной камере и больше в тюрьме не  встречались.

   Но по выходе из тиюрьмы судьба еще однажды свела нас нак одной их центральных улиц левантийской Натании. Сияло солнце на безоблачном небе, сияло море и пальмы залитые солнцем и Лугаси, который и в тюрьме никогда не унывал, тоже весь сиял избытком довольства жизнью и благодушия. Увидев мен я, он просто растворился в этом сиянии. Встреча была как между друзьями детства. Лугаси тут же потащил меня в лучший ресторан, уверяя что от денег у него лопаются карманы. Но я куда-то срочно спешил. Я пообещал ему, что непременно зайду в его парикмахерскую и уж тогда мы точно покутим и вспомним тюремную жизнь. И… не зашел. Нет, и речи тут не может быть о том, что я пренебрег Лугасиком. Плевать мне было на его профессию грабителя. Ну, не совсем плевать, но не остановило бы это меня от посидеть в ресторане с человеком, с которым вместе оттянули кусок жизни за решеткой, оттянули в общем достойно. Но…-вот она обратная сторона любой жизненой позиции – я опять был весь в делах идейных. Выйдя из тюрьмы прямо на обжаловании в Верховном Суде, который снял мне 6 лет, что оставалось мне еще сидеть, и оставил те 3, что я уже отсидел, я с головой окунулся в борьбу за свое полное оправдание. И так и не нашел времени навестить Лугаси.

   Когда я вспоминаю об этом, меня немножко мучают угрызения совести, находит мимолетная печаль и легкое сомнение, а туда ли я гребу.

Бакланы

   Венечка был классический российский баклан. К своим 19 годам, в которые он крепко засел в израильской тюрьме,он успел уже дважды отсидеть в тюрьме московской, небольшими сроками месяца по 3, по статье - хулиганство. Хулиганство в Венечкином исполнении означало исключительно драки. Дрался он абсолютно бескорыстно, мало того по причинам, которые для нормального не бакланьего ума были за пределами постижения. Просто Бог не обидел Веню ростом и силушкой, зато обидел умом и драки были одним из двух его интересов в жизни, ее наполнением и содержанием. О втором расскажу позже.

   В Израиле Веня сел, естественно, тоже за драку. Вскоре по его прибытии, какие-то практически незнакомые ему грузины пригласили его драться вместе с ними против каких-то и вовсе неизвестных мароканцев. За что и почему драться Веня не выяснял, для него все было просто, как помидор: грузины - это наши, в смысле из Союза, а мараканцы - не наши. О том, что и те и другие, как и он сам, - прежде всего евреи, Веня, конечно, не подумал. Ну а то, что все они к тому же люди - это уже была абстракция за порогом Вениного восприятия. Зато сведение о применении мароканцами в предыдущей драке каких-то железяк, Веня воспринял в высшей стадии делово и запасся неизвестно откуда добытым пистолетом. Когда в драке наступил момент, в который мароканцы взялись за свои железяки (без железяк им против Вени было слабо) Веня вынул пистолет и положил одного из них на месте. Тут же все кинулись врассыпную, кроме Вени. Он, как капитан должен был оставить корабль последним и не спеша, величественной поступью. По этой причине полиция застала его на месте, но Веня не собирался сдаваться и полицейским и открыл по ним пальбу. По счастливой случайности он никого не убил, а только одного ранил.