Рассказы, эссе, философские этюды

Минут через 10 явился вызванный дежурный наряд и прямиком проследовал в камеру Шакала. Через некоторое время очухавшегося Шакала вывели из камеры и увели. Затем они протрусили его камеру, нашли его нож и ещё несколько. И вроде собирались уже уходить, как вдруг прозвучала моя фамилия и мне предложили следовать за ними (точнее перед ними). Меня запихали в один из карцеров. Шакал, который сидел почти напротив меня, уже окончательно очухался и изрыгая в мой адрес проклятия и угрозы зарезать меня в другой раз.

На другой день меня извлекли из карцера и повели наверх к начальству. Там уже был Шакал. Начальство предложило мне сделать «сульху» - примирение, заявив, что с Шакалам они уже переговорили и он согласен. Шакал стоял с каменной мордой, ни словом ни знаком заверений начальства не подтверждая. Да я б не поверил в его искренность, даже если бы он сам по своей инициативе, а не в кабинете начальства и под его давлением предложил мне эту «сульху». Не доверял я и начальству. Искренность их заботы обо мне вызывала сомнение уже тем, что они при этим нарушали закон и инструкции. По закону они должны были завести на Шакала новое дело за попытку к убийству.  А по инструкциям они должны были развести нас с Шакалом по разным тюрьмам или хотя бы отделениям. Конечно, у них существовала практика: для того чтобы лучше выглядеть перед высшим начальством, не заводить дел, если нет труппа. Даже если человеку почти совсем отрезали голову, но героическими усилиями врачей в тюремной больнице пришили её и он чудом выжил. Было такое. Перевод одного из нас в другую тюрьму требовал объяснений и из-за этого история могла открыться высшему начальству. Но уж в другое то отделение они могли перевести одного из нас без всяких проблем – внутренее же дело. Тем более, что отделение, в которой мы сидели, именуемое «Вав-2», было отделением новоприбывших и проштрафившихся. Так сказать, карантин и штрафбат в одном лице. Поэтому это было самое паршивое отделение в тюрьме ( не считая  специальных морилок): в самой старой части её, с камерами, в которых было сыро даже в середине лета, мрачно, грязно и бегали огромные крысы, от которых ночью мы отбивались ботинками, а днём ловили на самодельные удочки, нацепив на крючок кусок хлеба. Но главной «прелестью» отделения была публика. Треть были психи с удостоверением, которых переодически забирали подлечить в психушку и возвращали нам же, поскольку в более приличные отделения они не годились. Славо богу большинство из них были тихие  и только развлекали нас разговаривая, например, с пустой сторожевой вышкой. Что касается проштрафившихся, то понятно, что это публика в среднем не из самых приятных, даже по тюремным меркам. Новоприбывшие же торчали у нас на карантине месяц, ну два и затем отправлялись в более приличные отделения. Кроме меня. Я сидел там уже около года. Конечно, у меня были драки и карцера за них. Но драки без поножовщины - это в тюрьме такая мелочь, за которую никого в категорию штрафных не переводят. Так что меня и без истории с Шакалом давно пора было перевести в более приличное отделение.

Наконец, что меня ожидала в случае принятия «сульхи»? Начальство прикрывало себе задницу этой «сульхой» на случай повторения драаки с кровавым исходом. Мол, ну мы немножко виноваты, что недооценили серьезность конфликта, но ведь мы же сделали им  «сульху» и думали, что они помирились. А драка вновь была неизбежна, поскольку Шакал, не унявшийся после первого выяснения отношений и угрожавший меня убить после поединка, навярняка продолжил бы войну, хоть может быть и поменял тактику. Но не мог же я до бесконечности драться с голыми руками против ножа и всегда побеждать. Я –не  Брюс Ли и не Попай. А сделать и себе нож и запузырить Шакала – значило бы получить новый срок и распроститься с надеждой доказать свою невиновность по делу, за которое сидел. Кто бы уже стал разбираться была там самозащита или не было, если бы на мне повисло второе дело об убийстве или попытке убийства (ранении). А у меня впереди ещё было обжалование моего дела в Верховном Суде.

Мысль о том, что в этом и была причина, объясняющая поведение Шакала, что кому то очень хотелось, чтобы я не смог обжаловать своё дело в Верховном Суде, хотелось закопать меня понадежней или ножом Шакала или новым делом, тогда не приходила мне в голову.  Лишь со временем я понял, что эта гипотеза объясняет многие странности в поведении Шакала. Если его натравливало на меня по указанию свыше тюремное начальство, имея на него рычаги давления, то он не мог прекратить своей игры, с одной стороны, а с другой по возможности уклонялся от прямого столкновения со мной, не желая ради начальства рисковать здоровьем или новым сроком. И только вылетев на глазах у публики от моего пинка во двор, он стал действовать уже не по принуждению начальства, а движимый непосредственными эмоциями.

Хоть внятно эта мысль тогда не пришла мне в голову, но в подсознании она бродила и на меня накатывало чувство безисходности, тупиковости ситуации.