Рассказы из книги "Маргинальные истории"

националистам и в которых особенно нападал на еврея Левингера, обвиняя его в

том что тот – босниец, и поэтому является исламским фундаменталистом. Стан

уехал в Любляну и от его красивого дома остались только фотографии,

изувеченные ножницами отчаяния. Гойко и Владо тоже покинули остров,

запуганные Панто, который пытался заставить их составить ему кампанию в его

грустном параде во имя великой Сербии и Ольгой, увидевшей в них

православную угрозу для своей великой католической Хорватии.

Левингер перед самой сербской осадой переехал в Сараево. Оттуда он написал

мне исполненное боли письмо: «нам не хватило по крайней мере двух поколений,

чтобы освободиться от рака национализма, единственным симптомом которого

является ненависть».

Каждый раз, когда я вижу на карте пятнышко Малы Лосины, я знаю, что остров

остался там, в Адриатическом море, но я знаю еще, что потерял его навсегда. Что

случилось? Я знаком с историей Балканов, но не могу понять современной

проблемы, и я уверен, что большинство сербов, хорватов, черногорцев, косоваров,

словенцев, боснийцев и македонцев тоже не понимают ее, потому что

единственное, что они познали – это умелая манипуляция официальной историей,

той, которую всегда пишут победители.

Может быть, как указывает в своем письме Левингер, у этих двух поколений,

которых не хватило, нашлось бы достаточно решимости посмотреть в глаза своей

полной страдания истории, для того чтобы всегда братская идея справедливости

открыла путь единственно возможному выходу – тому, который превосходит

ненависть и утверждает разум.

Мне больно за потерянный остров, и его история напоминает мне о том, что

народы, не знающие своей истории, легко становятся жертвами мошенников,

ложных пророков и обречены на повторение старых ошибок.

ГОЛОС МОЛЧАНИЯ

В марте 1996 г. продавец одного из книжных магазинов Сантьяго сообщил мне

странную новость:

- Пару дней назад сюда зашел какой-то странный тип, с твоей фотографией

вырезанной из газеты. Он был странный, очень странный, не говорил ни слова

и только тыкал нам твое фото. Он провел здесь несколько часов, пока мы его,

разумеется, не выгнали.

Разумеется. Ненавижу эти разумения, решаемые за других. Я хотел узнать что-

нибудь еще, но продавец не помнил никакой другой черты таинственного

посетителя. С окончательно испорченным настроением я вышел из магазина и

когда уже спускался по улице, почувствовал, что кто-то тронул меня за руку. Это

была кассир книжного.

- Я точно не уверена, но мне кажется, что я видела раньше того, кто тебя искал.

Это молодой человек, очень худой и обычно он ждет кого-то на выходе из

рынка.

В течение многих дней и в разные часы, я обходил квартал старого и красивого

центрального рынка Сантьяго, огромное здание построенное одним

привилегированным учеником Эйфеля, и в котором всегда представлены лучшие

фрукты земли и моря. Я видел как выходят сотни мужчин и женщин с тяжелыми

сумками, как появляются по утрам богемные гуляки, спеша восстановить силы

благодаря безотказному средству – сырым моллюскам, видел детей-торговцев,

слепых певцов ностальгических танго, но этот худой незнакомец, которого я

наверняка знал, не подавал признаков жизни.

Когда на четвертый день вечером я увидел его, что-то горячее перевернулось у

меня в груди – передо мной стоял мой дорогой и славный товарищ, которого, как

и стольких других, я считал окончательно потерянным в каком-то из уголков

мира. Я обнял его, и делая это сказал ему единственное, что о нем знаю: «Оскар»,

потому что под этим именем я узнал его в Кито почти двадцать лет назад, но

«Оскар» никак не среагировал ни на объятие, ни даже на мое присутствие, и когда

я тряс его, настаивая, что это я, я заметил, что его руки беспомощно свисали,

голова его медленно склонялась вниз и глаза наполнялись влагой и не хотели дать

выхода слезам.

Мы посмотрели друг на друга. Я не знал его настоящего имени. Мы

познакомились в трудные годы, когда даже в ссылке, подполье заставляло нас

следовать своим спасительным законам и требовало от нас знать друг о друге

самый минимум.

В его глазах была нежность, и я задал ему множество вопросов о том, что с ним

происходит, где живет, хочет ли что-нибудь выпить, но он молчал и я начал себя

спрашивать, способен ли он меня слышать.

Так мы провели почти два бесконечных часа. Я, разговаривая с ним, и «Оскар»

отвечая мне блеском своих глаз и звуками, которых я не мог разобрать, пока одна

женщина, из тех, чья преждевременная старость и морщины напоминают нам, что

диктатура отняла у нас не только родственников и друзей, но еще и годы жизни,

вдруг подошла и грустно сообщила мне, что «Оскар» не может говорить, что

после многих лет инвалидности ему едва удается ходить, но что скорее всего он

может меня слышать.

Эта женщина сказала, что спешит и должна отвести его в туалет рынка, я

предложил пройти с ними, но она отказалась, давая мне понять что мой друг

может почувствовать себя неудобно.

- Подождите нас здесь и через пять минут мы вернемся, - сказала она мне и они

не вернулись.

Начиная с того дня я провел три года, пытаясь выяснить что-то о товарище, чье