Рассказы из книги "Маргинальные истории"

подпольное прозвище среди нас, чилийцев, аргентинцев и уругвайцев живших в

Эквадоре, было «Оскар». Все было бесполезно. Никто ничего не знал, и когда я

уже был готов вывесить белый флаг, случайная встреча с одним венесуэльцем,

открыла для меня историю «Оскара», которую я расскажу сейчас вам, начиная ее

с волшебной фразы, с которой начинаются все чудесные истории.

Жил-был на свете простой парень, родившийся в пролетарском районе. Он с

детства много работал и работая, он решил выучиться на электрика. Он хотел

осветить свою страну, чтобы никто не спотыкался в завалах мрака. И так во

времена правительства Альенде он стал активным профсоюзным руководителем.

Потом, после поражения, он отправился в ссылку и его стремление осветить мир

привело его в Никарагуа, где он сражался с диктатурой Сомосы. Чтобы положить

конец мраку в своей стране, из Никарагуа он подпольно вернулся в Чили. В один

из дней 1982 года он попал в руки палачей, и будучи человеком безгранично

последовательным, он не сказал и ни слова, не стал искать знакомых лиц среди

других заключенных и не сделал ничего, что могло бы повредить его товарищам.

Поскольку палачи не смогли сломить его воли с помощью пыток, они решили

использовать его как ловушку -–они выбросили его, превращенного в мешок с

костями, с перебитым позвончником, не в состоянии пошевелить даже веками, на

одном из окраинных пустырей. С одной стороны – это было явное

предупреждение для других, а с другой – западня, потому что чувство

солидарности рано или поздно заставило бы его товарищей приблизиться к нему.

Жил-был на свете парень-электрик, который превратил неподвижность и

молчание в свою непреодолимую баррикаду.

Скоро «Оскар» отправится в Европу, где его будут ждать специалисты, которые –

как мне хочется в это верить! - добьются того, чтобы он сам однажды смог

назвать свое настоящее имя, рассказать свою безупречную историю и чтобы его

голос рабочего раз и навсегда покончил со мраком и молчанием.

РОЗЫ АТАКАМЫ

У Фреди Таберны была тетрадь с картонной обложкой, в которую он

добросовестно записывал все чудеса света, а было их больше семи и были они

бесконечными и постоянно множились. Волей случая, мы родились в один и тот

же день одного и того же месяца одного и того же года, разделенные только

двумя тысячами километров засушливой земли, потому что Фреди родился в

пустыне Атакама, почти на самой границе между Чили и Перу, и эта случайность

была еще одной среди стольких причин, укрепивших нашу дружбу.

Однажды в Сантьяго я увидел, как он считает все деревья парка Форесталь и

записывает в свою тетрадь, что центральная аллея окружена 320 платанами,

которые выше центрального собора Икике, что все их стволы так широки, что их

невозможно обхватить руками и что возле парка несет свои свежие воды река

Мапочо, которая радует глаз, когда смотришь как она течет под старыми

железными мостами.

Когда он прочитал мне свои записки, я сказал ему, что мне кажется абсурдным

считать эти деревья, потому что в Сантьяго есть множество платанов столь же

или еще более высоких чем эти, и что обращаться столь поэтически к реке

Мапочо – вялым водам цвета грязи, волокущим мусор и мертвых животных, мне

кажется преувеличением.

- Ты не знаешь севера и поэтому не понимаешь, - ответил Фреди и продолжил

описание маленьких парков, ведущих к холму Санта-Лусия.

Потом, вздрогнув от выстрела пушки, ежедневно извещавшей Сантьяго о

наступлении полудня, мы отправились пить пиво на площадь Оружия, потому что

у нас была та неудержимая жажда, которая всегда бывает у тех, кому двадцать.

Несколько месяцев позднее Фреди показал мне север. Его север. Песчаный,

засушливый, но исполненный памяти и всегда с каким-нибудь сюрпризом

наготове. 30 марта когда едва начало рассветать мы выехали из Икике, и до того

как солнце (Инти) поднялось над хребтами Леванте, старенький Ленд-Ровер

одного приятеля уже вез нас по Панамериканскому шоссе, прямому и длинному,

как бесконечная игла.

В десять утра пустыня Атакама предстала перед нами во всем своем беспощадном

великолепии, и я навсегда понял почему кожа ее жителей всегда выглядит

преждевременно постаревшей, исчерченной бороздами, которые оставляет солнце

и пропитанные селитрой ветры.

Мы побывали в деревнях-призраках и их прекрасно сохранившихся домах, где все

комнаты в порядке, с аккуратно расставлеными в ожидании жильцов

вокруг столов стульями, увидели театры рабочих и профсоюзные центры, готовые

к следующему собранию, черные доски пусых школ, чтобы написать на них

историю, которая объяснит скоропостижную смерть селитряных разработок.

- Здесь был Буэнавентура Дуррути. В этом вот доме он останавливался. А вот там

он говорил о свободном объединении рабочих, - рассказывал мне Фреди,

показывая свою собственную историю.

Ближе к вечеру мы пошли на кладбище, могилы которого украшены пересохшими

бумажными цветами, и я решил, что это и есть знаменитые розы Атакамы. На

крестах выли вырезаны фамилии кастильцев, аймара, поляков, итальянцев,

русских, англичан, китайцев, сербов, хорватов, басков, астурийцев и евреев,