– Ну, тебя же никто никогда не бил… Значит, по-другому заставить тебя почувствовать боль невозможно, – Ричи сказал это так… по-доброму… будто навещал Тео в больнице, с банкой малинового варенья и кульком роскошно-шоколадных конфет, и отсутствие боли у Тео было странным, немного даже неприличным заболеванием, поэтому нужно было говорить очень аккуратно, чтобы не обидеть. – Я лупил тебя, чтобы ты помнил об Изерли; ты такой эгоист, что забыл бы о нем, закрыв дверь… а так – ты помнишь о нем; хотя бы телесно. Почти как секс. Только лучше. Боль – лучше всего на свете.
– Ричи, ты асоциален. Ты Саурон. И кончишь ты собственным Мордором.
Ричи усмехнулся. Тьма прилипла к окнам машины, как мокрая ткань; и Тео ощутил вдруг такой страх – будто у ночи были огромные глаза; и руки в кружевных черных перчатках; будто они с Ричи несутся не к Рози Кин, а в пропасть; к мотелю из «Сияния».
– Теперь… – нерешительно спросил Тео, – когда ты знаешь об Изерли… я ведь теперь свободен?
– От договора? Нет.
Тео взвыл. Немного декоративно, театрально, с эффектом долби, но почти искренне.
– И что?! ты опять будешь меня подстерегать повсюду, как тени убитых Макбетом… блин. Раз тебе не важно, что Изерли встречается с девушкой, в чем же дело? А если мы с Дэмьеном вдруг поймем, что книги и кино – это еще не вся жизнь, и пойдем набираться опыта с прелестными азиатскими близняшками, тебе тоже достаточно будет просто знать, что мы с ними?
– А ты как думаешь?
– О, я прямо вижу наши мозги, стекающие по гостиничной стене…
– Какой приятно умный понимающий тонкости мальчик, – Ричи засмеялся; и вдруг показались огни Рози Кин; магия – не было, и тут – бац – сразу замок; будто и не ездили никуда; будто это все Ричи сделал – навел морок: дорогу, мрак, сжал сердце Тео ледяными пальцами; для Тео страх был столь же нов, как и физическая боль, поэтому он суеверно приписал власть над ним Ричи; он, правда, – никогда ничего не боялся. А теперь – после этой прогулки, с пистолетом, с мраком за окнами машины, таким вязким, как грязь – он чувствовал – что-то плохое, как зубную боль. Наверное, этому его пытался научить Ричи – видеть… но что?
Машину они не поцарапали; забрызгали изрядно; Ричи кинул ему кусок фланели, чистой, теплой, сложенной в идеальный квадрат, как пижама в магазине; Тео покорно протер «феррари»; и пошел – пить чай с коньяком, просто коньяк, душ, и еще ему очень хотелось фильм, зверски, как есть – старый, милый, американский мюзикл – «Звуки музыки» или «Поющие под дождем». Он все сделал: нашел из холодильнике арманьяк, шикарный, сливовый, перченый, Изерли им сегодня вечером облил мясо и поджег; и все хлопали; потом дошел до своей комнаты, набрал одежды для стирки, взял чистое – ту самую футболку с доктором Хаусом в стиле пинап, она была классная, цвета топленого молока, приталенная, мягкая, бесшовная; Хью Лори в гольф-прыжке; коричневые вельветовые штаны; помылся – он был один в душе; его новые баночки и скляночки стояли отдельно – прямо с запиской «Тео» – у Изерли был изящный, почти дизайнерский почерк, с завитушками, но не чрезмерными – не открыточный; скорее поэтический; Тео оперся о стенку душевой руками, обеими, и всхлипнул; чувство ужаса, а теперь еще и предательства не покидало его; запахи были чудесные – роза, жимолость, тимьян; Тео обожал тимьян, у мамы был шампунь, безумно дорогой, тимьяновый, подарил кто-то из старших детей; она редко им пользовалась, не подошел, и Тео любил его нюхать иногда; свежий, острый; белый перец; герань; и добавлять в ванну; немножко, чтобы мама не заметила; хорошо, что никого нет, подумал Тео, я тут с синяком на все пузо и еще рыдаю; как это объяснить? Смыв весь день, набрызгавшись туалетной водой, Тео оделся и отправился на поиски фильма – в библиотеку; там же находился и фильмофонд Братства; избранное; несколько сотен самых любимых; что можно пересматривать в годину душевной невзгоды или вдохновляться. Ни «Звуков музыки», ни «Поющих под дождем» Тео не нашел; это его ужасно расстроило; фильмы – они же как нужные слова; он постучался к Дэмьену – у того горел свет и играло что-то тихо – альбом «13» Blur, прислушался Тео; еще раз постучался; теперь Дэмьен услышал.
– Заходите!
Интересно, бывают моменты, когда Дэмьена можно застать врасплох – когда он ответит: «эээ, подождите секунду»? Наверное, нет. Он сама святость; он как цветы полевые – одно из лучших созданий Господа. У него даже замка на двери нет, и не было никогда, и не будет; и воры будут ему свежие круассаны оставлять на пороге; так чудесно и свежо у него в комнате; все его мысли о Петрарке.
– Привет, это я.
Дэмьен сидел за столом, в белой рубашке, черном жилете, галстуке сером в черный мелкий блестящий горошек распущенном, и писал, поднял глаза; лампа у него была старинная, из пожелтевшего толстого стекла; в форме цветка; очень красивая; тяжелая и женственная; барочная; Тео не обратил на нее в прошлый раз внимания.
– Бабушкина, – сказал Дэмьен. – И ей досталась от бабушки. Восемнадцатый век. Французская. Раньше в нее, конечно, свечка втыкалась. При мне вставили патрон.