Рассказы о собаках [из сборника «Море. Тундра. Собаки»]

На поверхности воды уже лопались маленькие пузырьки, да круги посмертным венцом смыкались в воронку.

Ник

— …Знаешь, я не боюсь крови. Для меня это естественно, как березовый сок. Могу отрубить голову петуху, застрелить утку, зарезать свинью, но собаку убить не могу. Чужую не знаю, а свою не могу. Ты видел моего паршивого щенка? Это же идол. Хуже горькой редьки. Все грызет, рвет, неслух, обжора, лентяй и пакостник. Кому только не предлагал все отказываются. Не собака, а крокодил. Ничему его не научишь, избавиться не могу. Сделай доброе дело — убей! Ты же в тайгу идешь, там где-нибудь хлопни.

Виктор Алеев не долго думал:

— Ладно, давай.

Он уже собрался, стал на лыжи, а Витя Фокин все еще искал своего щенка. Наконец появился, держа в руках замурзанного барбоса неопределенно-грязного цвета с мазутными пятнами на боку.

— У тебя же какой-то беленький был.

— Это он и есть. Забрался в кочегарку, потому и почернел. Вот избавлюсь от него, возьму овчарку.

«Чудак, — подумал Алеев. — К чему овчарка в тайге? Щенок-то от лайки».

— Этот паршивец изгрыз у моей жены новые сапожки. А ты знаешь, их по блату сейчас не достанешь, а на черном рынке втридорога. Утащи его, ради бога. Он всю кровь мне испортил, да и баба шипит, не успокаивается.

— А за мной побежит? Не в руках же его тащить. У меня сорок килограммов за плечами.

— Помчится. Он дурак дураком, балбес балбесом, олух олухом, за каждым бегает. Пронесешь немного и отпусти. Только тут близко не стреляй. А то, знаешь, найдут дети, слез не оберешься.

— Ладно. Давай, — Алеев взял щенка. — А звать-то его как?

— Никак.

— Никак так никак. Короче — Ник, — Алеев улыбнулся. — Пойдет?

— Пойдет. Все равно не успеет запомнить.

За домами таежного поселка сразу начались дебри, и Алеев отпустил щенка:

— Ник! За мной!

Алеев молод, плотен, среднего роста, с круглым добрым лицом и светлыми глазами. Он бывалый охотник, с малых лет пристрастился к тайге. Промысел — его работа. В отличие от иных, он не держит собак. Предлагали ему и сеттера, и лайку, но он упорно отказывался: «Собака только мешает. И забота лишняя, и шуму много. А я люблю тишину. Где-то возьму следок, где-то поставлю капкан. Не надо в тайге подымать шум. Главное — спокойствие».

И действительно, от него веяло силой и спокойствием. И в тоне, и в действиях, и во всей фигуре его было величие самой тайги. И, конечно же, собака возле него казалась лишней, ненужной, никчемной.

Поэтому Фокин, решив избавиться от своего паршивого щенка, сразу остановился на Алееве: «Этот не любит собак. Убьет».

Колючий морозный воздух обжигал лицо, щипал за нос, за щеки, дыхание белым инеем оседало на ушанку, на ворот куртки, ледяные кристаллы громоздились на бровях, как у Деда Мороза. Движение лыж сопровождалось тележным скрипом. Хлестко, как бич, щелкали ветви осин, и казалось, выжал мороз всю живность из побелевшего от холода леса. Но это не посвященному в таинства камчатской тайги.

Уже за километр от поселка на снегу появились следы. Сперва вразброд, треугольником, — заячьи, они разбегались, чтобы слиться в одну широкую натоптанную тропу. В тальнике открылись лунки куропаток, их строчки-дорожки, цепочкой — лисий след, а по стволу проскользнула белка. В пушистых шубах и зверькам, и птицам мороз нипочем. Где-то дятел отстучал свою дробь, пролетела кедровка. На все это паршивый щенок не обратил ни малейшего внимания. Заиндевелая морда его оставалась бесстрастной.

Но вот лыжня проскользнула по следам росомахи. Ник задержался. Пахучий зверь, скрытный и непонятный даже охотникам, заинтересовал собаку, но, чуть-чуть приподняв шерсть, щенок успокоился и побежал дальше.

Алеев отметил: «Глуп, но любопытен. Без азарта, но исследует. Бежит весело по лыжне, как по рельсам. Ныряет в снег, как в пену, и резвится. Чему радуешься, жертва? Сейчас выстрелю, и свет для тебя потухнет».

Алеев остановился, сбросил рюкзак:

— Передохнем.

Ник сел, склонил свою острую мордочку, пытливо уставился на охотника.

— Ты, кажется, не из плаксивых. Да и морда у тебя школьная. Мороз-то жмет. И бывалые псы в такую стужу поджимают лапы, а ты ничего… И все-таки зря изгрыз женские сапожки. Лучше проглотил бы пару ботинок Фокина.

Ник вильнул хвостом. Понял, что обращаются к нему.

— Экий балбес, на носу смерть, а он и не чувствует. Отойду шагов десяток, щелкну и был таков. Иной пес уже бы давно удрал из леса, а этот бежит и не знает, что жизнь тонка, как нитка. Может оборваться в любой момент. Все мы смертны. Что ты, что я. Судьба — злодейка. Здесь вот начинается мое урочище. Промысловый участок. Ладно. Поживи, стрелять пока не буду: соболя спугну. Вот доберемся до зимовья, и вечерком, на закате расстанешься ты со своей собачьей жизнью. Кому ты нужен, такой охламон…

Щенок слушал, склоняя голову то в одну, то в другую сторону. Он все старался понять, о чем говорит человек, и, не поняв, тявкнул.