Рассказы о землепроходцах

— Коммерция, господин капитан! Коммерция... — не смутившись, ответил Шпанберг. — Просто выяснилось, что я потопил казенный хлеб, а ваш — это по мешкам видно — ваш хлеб Чириков доставил в сохранности.

И, упреждая гнев капитана, заговорил снова о трудной жизни датчан в России, о том, что они в отличие от таких, как Чириков, не имеют поместий и должны жить только на жалованье.

«А у нас ведь тоже семьи, капитан! — говорил он. — Нам ведь тоже нужно выводить в люди своих детей!»

И снова не сумел Беринг оборвать своего земляка. Грустно помаргивая, смотрел он, как загружают матросы его амбар с хлебом.

Узнав об этой истории, Чириков только презрительно сощурился.

«Всем им, — сказал он, — одна цена».

На этом пока и закончился хлебный инцидент.

Беринг и догадываться не мог, как дорого обойдется ему услуга Шпанберга.

В августе 1727 года, через два с половиной года после царского указа, вышли в море. Впрочем, и теперь плыли только до Камчатки.

Хотя судно и назвали «Фортуной», но Беринг не решился идти в обход полуострова, и, сгрузив с кораблей снаряжение, отправились пешим путем до Нижне-Камчатского острога.

На Камчатке

етр I, нетерпеливо переделывавший страну, переделывал и людей. Смело, кажется и не задумываясь порою — некогда! — назначал он людей на великие свершения, и человек, назначенный им, становился таким, каким его хотелось видеть Петру, или погибал бесславно. Сурова была петровская школа. За обучение в ней платили жизнью.

Беринг тоже прошел через эту школу.

Еще в Иркутске понял он, во главе сколь сложного предприятия поставила его воля умершего императора, и еще тогда задумался, посилен ли для него взваленный на плечи груз. Но никто и не спрашивал его: по силам ли ему порученное? Беринг должен был исполнять приказ и только смерть могла сейчас принять у него отставку.

И не напрасно, как думал Чириков, терял Беринг время в Якутске. Рассказы местных жителей, стариков, знавших Дежнева, Атласова, Хабарова, будили в Беринге те смутные юношеские мечты о дальних, непознанных краях, которые жили когда-то в нем и от которых уже успел отвыкнуть Беринг за долгие годы исправной, но скучной службы.

На Камчатке Беринг словно бы помолодел.

«Желание моей молодости — путешествовать — исполнилось, — пишет он в письме родственникам. — Я совершал рекогнсцировки по морю, попадая иногда к язычникам, которые никогда раньше не видели ни одного европейца, а также в места, где не произрастал хлеб и не было никакого скота, кроме диких птиц и северных оленей... достаточно ручных, чтобы на них ездить верхом вместо лошадей. Рыба является здесь основной пищей как для собак, так и для людей».

Камчатка ошеломила Беринга. Все здесь было странно и непривычно для глаза. И младенцы, которых хоронили в дуплах деревьев, и шатающиеся под ветром балаганы — летние жилища камчадалов, — установленные на высоких сваях, и сами жители, одетые в оленьи, рыбьи и птичьи шкуры, и обычаи их.

Стеллер, побывавший на Камчатке уже в составе второй экспедиции Беринга, так описал ительменов:

«Ительмены не питают никаких надежд на будущее, а живут только настоящим. Самая незначительная угроза или брань могут довести их до отчаяния... Склонность к самоубийству у них настолько сильна, что иногда они убивают себя только из-за того, что стали стары, немощны и непригодны к жизни. В 1737 г[оду] один ительмен уговорил своего сына повесить его на балагане... Сын исполнил его просьбу, но ремень лопнул; старик упал и стал ругать сына за неловкость...»

Больные здесь, чтобы не страдать излишне, просили сородичей выкинуть их на съедение собакам. И позором считалось, когда пожелание их не исполнялось.

С изумлением наблюдал Беринг камчатскую жизнь: таких обычаев и нравов он еще нигде не видел.

И снова страстно, так же как и в годы молодости, манила его вперед непознанная даль.

За зиму перевезли на собачьих упряжках снаряжение, снасти и припасы на другой берег полуострова, а к лету уже был выстроен и новый корабль.

Имя ему дали «Святой Гавриил»...

Плавание

  вот — пора...

Наполнены водою из верховых болот дубовые бочки, загружен в трюмы провиант.

14 июня 1728 года, «подняв якорь, пошли с божьей помощью из устья реки Камчатки» к океану...

Свежий ветер надувает паруса, и зеленоватые волны хлещут в борта, обдавая лица людей солеными брызгами. В путь!

Судно двигалось в точном соответствии с инструкцией, данной Петром. Вдоль берега шли на север.

По сторонам вырастали из воды высокие фонтаны. Это киты с шумом проносились по волнам, потом ныряли, уходя в морскую глубину.

Морская даль пьянила моряков. Пьянила она и Беринга, но шли медленно. Наносили на карту очертания континента — границу Российской державы, омываемой морем, которое потомки назовут Беринговым...

Обследовали берега Олюторского и Анадырского заливов. На белизне бумаги проступали мысы, лиманы, косы. Порой берега заволакивало зеленоватым туманом и приходилось брать координаты горных вершин.

6 августа зашли, чтобы пополнить запасы воды, в бухту, впоследствии названную бухтой Преображения.