В 9 часов вечера по радио выступил Сталин, объявивший об окончании долгой и кровопролитной войны. А в 10 часов ожидался грандиозный праздничный салют – 30 залпов из тысячи орудий. Москвичи, не сговариваясь, отправились в сердце города. Доверимся очевидцам. «Вокруг Кремля расставлены прожектора с фиолетово-красными защитными стеклами на расстоянии 150–250 м друг от друга. На Манежной площади на возвышении оркестр, и вокруг него от края до края площади море голов. В воздухе холодно, но народу так много, что холод не чувствуется… Мы решили пойти на Красную площадь. Идти было трудно из-за толкотни. На самую площадь мы просто не могли выйти и остановились у Кремлевских ворот против Исторического музея. По-над площадью шарили лучи прожекторов (3-15-4), высвечивавшие на черном фоне отдельные здания, гл. об. “Василия Блаженного”. Циферблат часов на Спасской башне ярко освещен и стрелка, подошедшая к цифре 12, видна совершенно явственно. С первым ударом часов небо покрылось, перерезалось, исполосовалось сотнями белых и красно-фиолетовых прожекторных лучей. Над гостиницей “Националь” высоко в небе четко выделялся громадный треугольник красного флага, освещенного несколькими прожекторами. Флаг привязан к ненужным уже аэростатам воздушного заграждения. Затем ударили орудия и в воздух взвились тысячи красных, зеленых, желтых и белых ракет. Орудийные залпы из-за треска ракет и выкриков зрителей слышны почти не были. Кончился салют, и мы стали, пересекая площадь сквозь толпу, пробираться по направлению к Ильинским воротам. Самое забавное, что во всей этой толчее ухитрялись проезжать (проползать) автомашины, на каждой из которых сзади, с боков и спереди (прямо на капоте мотора и на радиаторе) висело по 15–20 мальчишек в возрасте 10–18 лет. Автомобиль останавливался, сидящие внутри пытались урезонить ребят, но все напрасно; как только машина трогалась, ее облепляли вновь», – вспоминал москвич Сергей Юров.
Ну а о сегодняшнем значении «Националя» для Москвы и говорить не приходится…
10. У Щусева в Гагаринском
В октябре 1937 года дом архитектора Алексея Щусева в Гагаринском переулке в Москве совершенно опустел. И куда только подевались многочисленные коллеги, еще вчера спешившие засвидетельствовать академику свое нижайшее почтение, подобострастно внимавшие каждому его слову. Из всех друзей здесь остались разве что две собаки – простые дворняги, подобранные когда-то хозяином дома на улице.
А говорил он и в самом деле слишком много – не зря его друг Михаил Нестеров в шутку называл Щусева «болтуном». «Болтал» Алексей Викторович про то, что за такое большое число построенных церквей его «причислят к лику святых», и что раньше «ладил с попами», а теперь «сладит и с большевиками», и что в вину Тухачевского и Якира не верит, и что большевики уничтожают старину. А еще у него был родной брат, так и не вернувшийся из Америки в Советский Союз…
Лишенный в один день всего – работы и мастерской, – долгими дождливыми вечерами разбирал зодчий свой архив. Вот пожелтевшая грамота о дворянстве, вот аттестат об окончании кишиневской гимназии, диплом об окончании Императорской Академии художеств с золотой медалью, бумага о назначении архитектором Святейшего синода… Как давно все это было!
Со дна старого, видавшего виды сундука Алексей Викторович извлек два роскошных восточных халата, купленных на базаре у старого узбека еще в 1894 году. Купил просто так – он вообще не мог пройти мимо всего яркого, сочного, неординарного. В тот год студент Академии художеств Щусев приехал обмерять мавзолей Тамерлана в Самарканде, тогда он и предполагать не мог, что через три десятка лет всего лишь за сутки ему предстоит придумать образ уже другой гробницы, на Красной площади.
А вот и один из самых дорогих ему царских орденов – Святой Анны II степени. Тогда в 1910 году Щусев впервые в истории русской архитектуры совершил то, что до него никому не удавалось, – воссоздал подлинный облик древнего храма святого Василия Великого в Овруче, а государь Николай II приехал лично поблагодарить его. В том же году зодчего избрали в Императорскую Академию художеств.