Рассказы о жизни московских зданий и их обитателей

С тех пор как ему дали Государственную премию за Зою Космодемьянскую, появилась куча денег, и с ним что-то произошло. Он стал больше пить и гулять с бабами. Над собой перестал работать. Иногда занимался живописью, с тайной надеждой, что вдруг выйдет хороший, талантливый художник. Отец его, хороший художник-график, поддерживал его. Его не только отец поддерживал, но и многие художники говорили, что у него есть талант и из него может выйти хороший художник. Но довольно рано пришло признание за Зою Космодемьянскую. Потом в скульптуре стало не везти. Работал, как говорится, спустя рукава. С живописью ничего путного не получилось, тоже забросил. Едва начав картину, уже выводил свою фамилию в нижнем углу. Стал неприветливым и хмурым. Уже его не интересуют ни Пушкин, ни Лермонтов, ни наши споры об искусстве. Только водка и бабы, бабы…»

В этой цитате содержится очень интересное и лаконичное описание творческого пути незаурядного художника, траекторию которого можно представить так: Уголок (то есть «Националь») – первый и большой успех – деньги, водка, «бабы» – халтура. По этому пути прошли многие, но не все – например, тот же Мессерер, с которого началась эта глава, сумел как-то не пропить талант в «Национале». А последняя работа Иконникова для Москвы – памятник Федору Шаляпину на Новинском бульваре, законченный его соратником Вадимом Церковниковым. Скульптура развалившегося прямо на улице певца вызывает и по сей день немало споров, но снести ее (как предлагалось недавно) пока никто не решился.

Иконников встречался в «Национале» со своим коллегой Эрнстом Неизвестным, любившим за рюмкой коньяка вспомнить фронт (он был участником войны), годы работы подмастерьем у Меркурова и Вучетича, не прошедшие даром. Старшие товарищи, поднаторевшие в ваянии Сталина и Ленина, наставляли Неизвестного: «Запомни, сынок, главное в нашей работе – не что сдавать, а как!» Большой фантазер, Эрнст Неизвестный рассказывал всем и вся, что Хрущев после отставки лично завещал ему возвести надгробие над его могилой. А когда в сентябре 1975 года памятник был готов и они с Сергеем Хрущевым поехали в «Националь» обмывать событие, то весь гонорар скульптор выбросил по дороге из окна «Жигулей», вынимая из пачки десятку за десяткой. Но факты эти опровергаются сыном Хрущева, памятник которому на Новодевичьем кладбище – бронзовая голова между двумя, черным и белым, кубами – прославил его автора, открыв ему дорогу на Запад в прямом и переносном смысле.

Кстати, если «Националь» был известен своим яблочным паем и чудным кофе со сливками, то в «Метрополе» прекрасно пекли вкуснейшие французские бриоши, пончики и изумительный хворост. Был здесь и еще один оригинальный десерт – горящее мороженое. Подавали его сугубо взрослым посетителям, ибо перед тем, как поджечь металлическое блюдо с мороженым в оформлении безе, его густо поливали коньяком. Вкус – пальчики оближешь… А вот своего фонтана с живой рыбой, как в «Метрополе», в «Национале» не было.

«Националь» так удобно расположен, что из его окон открывается панорама не только на Тверскую улицу, но и на Моховую улицу, Манежную площадь и Кремль. По красным дням календаря – 1 мая, 7 ноября – постояльцы гостиницы могли наблюдать из своих номеров за парадом и демонстрацией трудящихся. Колонны военной техники, спускаясь по улице Горького, направлялись мимо «Националя» прямо на Красную площадь. В эти дни «Националь» был увешан всякого рода наглядной агитацией – портретами советских вождей и огромными плакатами, например такими: «Позор поджигателям войны!» или «Миру – мир!» А в мае 1945 года «Националь» оказался в центре людского моря, выплеснувшегося на улицы Москвы после сообщения по радио о безоговорочной капитуляции фашистской Германии.

Эрнст Неизвестный в мастерской на фоне прославившей его скульптуры

9 мая 1945 года у гостиницы «Националь»