Рассказы, очерки, наброски, стихи (1885-1894)

Навигация кончилась. Я рассчитался и с неделю жил уже у деда, ища работы. В это время мне было особенно скверно. Денег я привез мало, и дед торопил меня слезть с его шеи. Раз, рассердившись на что-то, он прямо посоветовал мне убраться, хотя бы, например, к чёрту. Я задумался и вышел в сени, разделявшие <Не закончено.>

<МУДРАЯ РЕДЬКА>

<…> скромная догадка верна — потому что ей отвечало молчание.

«Да, я здесь одна достойна имени мыслящего существа! Это факт!» — Сударыня! — обратилась она к брюкве, которая росла на соседней грядке. Ваша зелень слишком близко наклонилась к моей — это мне не доставляет особенного удовольствия, и я бы покорно попросила вас подвинуться.

— Уф! — сказала брюква. — Куда это я подвинусь, желала бы знать? Тут тесно, как чёрт знает где, и потом двигаться куда бы то ни было совершенно бесполезно, это одно беспокойство, от которого потеешь, и только. Те же, которые говорят, что нужно плотнее прижаться друг к другу, чтобы…

— Провалиться вам сквозь землю! — рассердилась редька. — Торчите там, куда вас ткнула рука судьбы, и не отравляйте меня вашей болтовней. Нет, как они пошлы все здесь, как они мелки! Нечего сказать, в почтенную и приятную среду я попала! Кажется, действительно я отправлюсь путешествовать, как говорил этот старый хрен, хотя мысль о путешествии приходила мне в голову гораздо раньше, чем я услышала ее от него. И уж если я пойду путешествовать, то пойду не потому, что он видит в этом что-то дельное, а потому, что я хочу пойти. Это еще что такое?

Около плетня, отделявшего фруктовый сад от огорода, стояли козел и коза, и козел нежно блеял своей подруге:

Как персик, так и ананас,
Природой создан не про нас.
Мой друг! не пяль напрасно глаз
На персик и на ананас!

Вот брюква пышно разрослась,

Вот редька — рви ее сейчас,
И ешь, и знай: она про нас
Везде так пышно разрослась.

— Нет, как это вам нравится? — возмутилась редька. — Вот так сюрприз! Они — эта почтенная пара вонючих козлов — полагают, что я росла про них? Это чёрт знает что такое! Это даже и не возмутительно — это нечто такое, что выше самого гнуснейшего воображения. Это квинтэссенция пошлости и грубости! Решено — я ухожу отсюда! Я ухожу! Я существо, одаренное способностью мыслить, чувствующее, что всё существующее есть только дичь и чепуха. Я, которая постигла, что ценность существования под этим утомительно голубым небом равна нулю, — и это я достанусь в пищу козлам? Этим глупым животным, что почесывают друг друга рогами там у плетня? И что поют своими скверными голосами эти нежно каннибальские песни! Нет, — благодарю вас, мадам Судьба, — я не совсем и не всегда ваша покорная слуга. Я ухожу-с!

И она выдернула свой хвостик из земли, завернулась в свои листья, как в плащ, и покатила через отверстие в плетне — в поле, гордая своей решимостью.

«Вот я и свободна! — думала она дорогой. — Да, теперь я вырвалась из удушающего смрада, от дыхания хрена и брюквы и всех моих соседей, из узких рамок огорода, — и при первой возможности, я уверена, вырвусь из-под этой синей старой, туго натянутой простыни, что называется небом, вырвусь из<-под> нее и вознесусь в светлую сферу мысли — первой редькой вознесусь я туда. Вот я и свободна, если можно это сказать, чувствуя под собой землю и созерцая ее атрибуты.

«Однако как бесцеремонно жжет меня солнце! Боюсь, что я сделаюсь не толще спаржи, если оно не перестанет так усердствовать. Вот глупая старая сковорода! Давно уже прошла пора, когда тебе следовало бы лопнуть от стыда за всё, содеянное тобой, — а ты всё еще торчишь там и самодовольно ухмыляешься, созерцая установленные тобой порядки и рожденную благодаря тебе жизнь! Фу, какая бесстыжая рожа! Ну торчи, торчи там, — всё равно придет время, когда слетишь ты оттуда и расшибешь себе физиономию о горы нелепостей, устроенных тобой на земле.

«Но как жарко, а? Хотя, в сущности, это не должно меня касаться, ибо всё это я только ощущаю, критериума же истинности моих ощущений у меня нет, и возможно, что на самом деле мне ни жарко ни холодно, но в то же время, если мне жарко или холодно — я имею полное и законное право в первом случае уйти в тень, а во втором — выйти на солнце! Надеюсь, этого права никто не осмелится у меня оспаривать?»

Она солидно оглянулась, но по дороге навстречу ей бежала только собака, которая, судя по ее толщине, высунутому от жара языку и трубой поднятому хвосту, — не могла быть причастна философии.

Затем редька легла в тень куста бузины, росшего при дороге, и продолжала думать: