— Иду дальше! Мне — насколько мои ощущения истинны — больно не только от проклятого шипа, но также и оттого, что у меня гниет хвост. Он загнил еще тогда, когда я сидела в земле, — значит, в том, что я родилась с гнилым хвостом, виноваты мои почтенные папаша и мамаша. Спрашивается: разве я ответственна за деяния моих родителей? Потом: зачем именно я, а не какая-нибудь другая редька, родилась с загнившим корнем? И еще: зачем нужно, чтоб какая-либо редька родилась с загнившим корнем? На эти вопросы нет ответов, как и на все вопросы, но нелепость тут очевидна для всякого мыслящего существа. И природа напоминает мне одного садовника, который был страшно рассеян и посыпал песком не дорожки — как это было нужно, — а грядки с только что проросшими овощами, поливал из лейки свои сапоги, а не грядки, и однажды посеял клубнику на одной из гряд с горохом: она так же ненормальна, как и он, и совершает такие же нелепости, но с более вредными последствиями, что я и подтверждаю фактом моего существования. Хвост у меня болит, и я дрябну — мне тяжело идти.
— Рассуждая строго, мое путешествие в данном моем состоянии является нелепостью в кубе, тем более, что стремление куда-то вдаль нелепо, ибо каждая точка на земле по отношению к другой будет далью, и поэтому, находясь на данной точке, я уже вдали от всех других.
— Принимая же во внимание, что много имен городов и земель начинаются с однородной буквы, как, например, Англия, Австралия, Париж, Пекин, Рим и Ромны, едва ли можно полагать, что каждый из них совершенно самобытен, ибо есть признаки, как, например, начальные буквы их имен, указывающие, что меж ними есть нечто общее. И, обращаясь затем к факту, что всё, что помещается на земле, именно на ней помещается и потому необходимо должно соприкасаться друг с другом вследствие тесноты помещения, а соприкасаясь, еще более необходимо перенимать друг у друга формы быта, способы выражений мысли и так далее, — можно смело вывести заключение: всё на земле пошло и глупо, что я предполагала и раньше и в чем меня окончательно убедило предпринятое мною путешествие.
— А засим я могу отправиться домой на грядку и начать писать сочинение, придумать заглавие для которого не будет большим трудом, а для содержания его произведенных мною наблюдений достаточно и даже с избытком.
— Итак, предприятие кончено, и слава — если только мой хвостик не сгниет раньше, чем нужно это мне, — слава близка ко мне. Я уж вижу…
Но, рассуждая, она шла посреди дороги и, прозирая будущее, позабыла оглянуться назад, а сзади ее едет тележка с мусором. Вот она наехала на редьку.
— Позвольте, — вскричала редька, — я мирная.
Но колеса телеги ничего не смыслили в философии и были жестки, они преспокойно раздавили ее и катились, равнодушно поскрипывая, дальше, поднимая за собой с дороги легкие дымки пыли.
Так погибла эта мудрая редька!
Как ты видишь, она была очень несчастна, и я должен тебе сказать, что она ведь все-таки полезна — и не только потому, что разнообразит наше меню, а и потому, что — протертая и приложенная к ногам — вытягивает из головы жар.
Во всяком случае эта редька была не последней в огороде. Вот обстоятельство, которое может в одно и то же время уменьшить и увеличить твое сожаление о ней.
О КОМАРАХ
Над болотом, окруженным могучей стеной старых уродливых деревьев, купавших свои узловатые корни в гнилой влаге его, поросшей причудливой сетью водорослей, мутной и густой влаге, рождавшей под знойными лучами солнца тяжелые испарения, — распевая песни, кружилась стая комаров. Эти песни были несколько странны и совсем не походили на старые комариные песни, знакомые всем. Комары пели:
— По-о-смотрим! — скептически квакали лягушки:
В этой песне было, по мнению лягушек, целое болото иронии, — комары полагали, что в ней как раз столько же, если не больше, — глупости.