Рассказы, очерки, наброски, стихи (1885-1894)

«Строго говоря, мое путешествие является такой же нелепостью и ненужностью для меня, как и весь бесконечный ряд действий и явлений на земле, но, с другой стороны, почему бы мне и не путешествовать? Общая сумма моих ощущений пополнится еще рядом ощущений, ожидающих меня впереди, и даст новый материал моей мысли. Бесспорно — мыслить для того, чтобы в конце концов быть протертой и съеденной с квасом… Все-таки она, эта собака, идет ко мне! Пусть она ослепнет, прежде чем дойдет до меня. Все-таки идет! Ну вот она меня и сожрет. И… и это с ее стороны будет глупо и пошло. Тут холодно, в этой тени — как в снегу, и я вся дрожу — от холода. Ох ты, глупая собака! Прощай всё, что я…»

— Ж-жарко! — бурчала собака, садясь рядом с редькой. — Вот так уж жарко! Воды нигде и ни капли! А это что? Редька! Какой чёрт посадил редьку здесь, под бузиной! Вот глупость! А если я откушу немного редьки — это, может быть, утолит жажду, а? Попробуем — редьку!

— Позвольте, сударыня! Минуточку! Прежде всего я считаю моим долгом заявить вам, что ваше почтенное намерение, очевидно, проистекает из полного незнакомства с моей сущностью. Как редька я — по существу моему горька, бью в нос, усиливаю сердцебиение и никоим образом не могу быть применяема как средство, утоляющее жажду. Засим позвольте вам заметить, что я существо мыслящее и чувствующее, как и вы, — беру на себя смелость думать это, — а раз вы и я, или иначе, мы — ох, да не щелкайте вы так страшно зубами и закройте рот! — а раз я и вы — всё равно, то, сколько мне известно правовое отношение, — то я вправе — жить, не будучи кусаема вами, или, иначе, я не хочу быть укушена, равно как и, позвольте! загрызена без уважительной на это…

Но собака скалила зубы не потому, что хотела грызть редьку, а потому, что она по профессии своей была журнальным критиком, и эта гримаса была такой же ее привычкой, как и крайняя резкость выражений или, иначе и вернее говоря, любовь к ругательствам.

— Вот глупая редька! Тьфу тебе, дура! — изумленно залаяла собака. — Никогда не видала более идиотской редьки! Я пить хочу, — ты понимаешь, я хочу пить! Ты горька и еще что-то там, ну, одним словом, ты никуда негодная штука, потому что у тебя вон корень гнилой и от тебя землей пахнет, — одним словом, ты не годна для меня. И пойди ко всем чертям! А ты пускаешься рассуждать: „Права, права!“ Да какое мне дело до чьих-то прав, когда я хочу пить или есть? Жизнь — это борьба за существование. Вот дура редька. Уж кабы не было так жарко, рассказала бы я тебе, как ты глупа, — ты в этом нуждаешься-таки, как я вижу. Ну уж и редька! Тьфу тебе.

И обозленная собака убежала, ворча и огрызаясь.

Редька горько засмеялась.

«Так всё идет на свете. Я ее, эту зверскую собаку, хотела просветить, уяснив ей область правовых отношений, я хотела ей определить ценность личности, а она меня облаяла и ушла. Ни капли понимания моего намерения, ни крошки благодарности мне за него! Конечно, благодарность — это в сущности для меня не более как ерунда, — я выше отношений ко мне со стороны всех этих собак, кошек и тому подобных ошибок природы, — но, с другой стороны, она меня не только не сгрызла, а и оплевала, что уже есть оскорбление! И это меня она считает недостойной своего рта и желудка? Ну что можно представить себе более нелепое? И потом она сказала, что у меня загнил хвостик, — положим, она права, но, во-первых, он загнил еще в ту пору, когда я была в земле, а во-вторых, — где в данное время совершенно нормальные редьки? И потому я оскорблена незаслуженно! Вот она жизнь — во всей ее прелести! О смерть, — твои прохладные объятия… но может быть, эта ворона тоже возымеет намерение поклевать меня ради своего удовольствия? О жизнь! Окруженная тысячами ежемгновенных угроз и опасностей со стороны судьбы, предвидеть удары которой не по силам и зоркому оку моего разума, — ты не жизнь, а мучение, страдание, ты сплошное и тягостное — или нет, ты жизнь за неимением более худшего определения, в которое я могла бы влить более презрения и негодования к тебе! А отсюда я уйду, во-первых, потому, что эта тень становится мне неприятна, а во-вторых, потому, что эта ворона совсем не из тех, что с первого взгляда внушают к себе доверие. Я ухожу. Может быть, наступит время, когда на месте моего отдыха будет поставлен столб с надписью: „Здесь, отправившись в путешествие, она отдыхала!“ — или что ни то в этом роде. Но всё это глупости и мелочи — а главный факт, подлежащий исследованию каждого разумного и мыслящего существа, это жизнь во всех ее проявлениях и со всеми неотвратимо присущими ей неудобствами и нелепостями. Ага! Сам Рок, очевидно, увлечен и заинтересован моими спекуляциями в области мысли — и вот еще материал».

Перед ней на дороге валялась дынная корка и около этой корки несколько объевшихся мух. Некоторые из них были еще живы, они ползали в пыли и делали попытки лететь, но крылья не поднимали их больше, и тогда они снова ели — всё равно умрешь же! — так уж лучше умереть с полным желудком. Другие тучей летали в воздухе и оживленно жужжали.