Рассказы, очерки, наброски, стихи (1894-1896)

«И вовеки царит вражда на земле между людьми, которые братья между собой, как учил Христос. Братья — а зачем же столько трупов лежит на земле и столько крови впитала она, что вот я вижу — пар поднимается от полей, и запах идет от них, и испорчено им святое дыхание широких небес? Зачем нужна была эта земля королю моему, и не было ли бы праведнее всем нам оставаться в Нормандии, а саксов оставить спокойно жить на их островах? Но вот мы пришли и убили, и много нас убито, тогда как в книгах сказано: „Не убий!“… И я убивал иного с гневом, иного с наслаждением; над потерявшим оружие — с жалостью заносил я мой меч и все-таки убивал его. Вон тот человек — смеялся мне вчера в лицо, когда я упал с коня, а он готов был разрубить мне грудь, но я успел отразить его удар, и мой меч выбил все его зубы и отсек всю верхнюю часть головы. Он на меня упал, выронив из рук свой страшный топор, и когда он падал, руки его были так распростерты, точно он хотел обнять меня, а кровь его лилась мне на грудь. И теперь она на мне. Много славных ударов нанес я вчера, и барды расскажут о них по всей земле. Много славы добыл я королю моему, и он не забудет обо мне, когда станет оделять рыцарей ленами. Богат я и славен, и еще много силы в руке моей, — но почему же эта тень пала на сердце мое, когда солнце и будущее так ярко улыбаются мне?»

И он, смотря на жатву смерти, долго думал так, и всё тяжелее было на сердце графа, которое раньше никогда не знало страха и которому печаль была неведома.

Ныне же произошло это потому, что рыцарь остался один и задумался над вопросом более глубоким, чем его ум, а Соломоном, мудрейшим из царей, в книге Экклезиаст сказано: «Во многом ве́дении много и печали, и кто умножает познания — умножает скорбь».

И когда скорбь графа Этельвуда стала невыносима ему, стала тяжелее рыцарских доспехов его, — он решил пойти к епископу байескому, который по матери был братом короля Вильгельма и отличался большой мудростью. И вот граф пришел к нему и рассказал о боли своего сердца мудрому епископу. Молча, со вниманием, выслушал его тот и потом так сказал:

— Я понимаю вас, храбрый рыцарь, сын мой, я очень хорошо понимаю вас. И я вот что могу сказать вам на вашу речь: человек, кто бы он ни был, должен следовать влечению своего сердца, граф. Итак, если сердце ваше получило отвращение к войне и подвигам рыцарским, — идите служить крестом, а копье ваше подарите кому-либо достойному его, и этому же человеку отдайте ваш меч и другое вооружение, ибо очевидно, что ваше сердце, сын мой, утомилось славой ваших подвигов, и, значит, рука ваша не в состоянии будет с честью держать рыцарское оружие, потому что мощью руки двигает сила сердца. Итак, доблестный граф, сын мой, вот что я сказал вам. И если на вас лежат какие-либо обеты рыцарские, я разрешаю вас от них во имя отца, его сына и святого духа! С миром идите, граф Этельвуд! Но я думаю, что еще снова увижу вас под знаменем короля с вашим добрым мечом в руке и за столом короля с кружкой эля пред устами.

Сумрачен, как день поздней осени, вернулся граф де Коминь под свой шатер. Там лежал на богатом ковре, работы рук саксонских женщин, пьяный рыцарь Дарси — человек этот только тогда не пил, когда дрался, — а рядом с ним стонал и бредил раненный в голову храбрец дю Вернуа, еще молодой, но уже славный, еще юный, но уже умирающий. Рядом с шатром графа де Коминь пел нежным голосом де Руссель — дамский угодник, должно быть, закручивавший свои рыжие усы, чтобы пленять ими сердце голубооких саксонок. Он был крив — стрела выбила ему правый глаз, — но он был силен и гибок, как молодой дуб. На родине много женщин поссорилось между собой из-за его усов.

Граф Этельвуд подумал про всех этих добрых рыцарей, что они идут к смерти дурной дорогой, и не знают этого, и не могут стремиться найти другую, лучшую, а вот он, граф Этельвуд де Коминь, знатный человек в войске короля, он уже стремится на иной путь. И он почувствовал в себе гордость своим намерением и презрение к товарищам прежней жизни — жизни, которую не хотело уже больше выносить его сердце, желавшее новых подвигов на новом пути. И в мечтах своих граф видел себя епископом — вот он идет впереди пилигримов под знойным солнцем святой земли, ко гробу господа. Тысячи людей сзади его… И он — король этой неисчислимой армии бога — армии, проливающей слезы о господе, а не кровь людей, у которой стягом служит хоругвь, а не знамя, и девизом — не победа над ближним, а победа над самим собой…