Однажды в левом углу потолка свил паутинку небольшой сероватый молодчик. Свил и ревниво устроился в засаде. Когда открывалась дверь и легкий сквозняк трепыхал его вдохновенную сеть, он вскидывался и бежал поглядеть. Вздыхал и ретировался. А потом он спрыгнул с потолка на тоненькой сверкающей леске, залихвацкий циркач, пораскачивался примерно в полутора метрах от пола, нагнетая ужас на почтеннейшую публику, отпустил страховку и канул вниз. Больше я его не видела.
Вчера ко мне приходила Ленка. Она принесла ландыши. Их голубовато-сладко-ломкий запах маячит надо мной, закатывает мне глаза к тумбочке. Она рассказывала про кошку, которая любила пожевать драцену, поэтому от греха подальше они упекли горшок с вожделенным растением на самую верхнюю полку, но кошка каким-то тайным способом туда залезла и грохнулась, утащив за собой добычу. Добыча упала на нее сверху, прямо на голову, выдавила глаз, повыбивала зубы. Когда Ленка вбежала на кухню, на полу корчилась и рычала покалеченная кошатина. Ленка почти две недели таскала ее по реанимациям, но не спасла. Кошка умерла, Ленка ушла, рассказав мне еще много историй из своей и чужой жизни и смерти, но я все думаю про ее кошку. Вот знать бы заранее, что все манипуляции напрасны, что кошка умрет – и тогда не мучить ее, отпустить сразу, чтобы скончала она дни не в безликой камере ветеринарки, а дома. Но, видимо, кому-то важно, чтобы мы не знали наперед ответа, не заглядывали в конец задачника, а сами в темноте проходили этот путь. И ведь в каждом тактическом решении до конца не понятно, правильно ли. Вот и я ничего не знаю – лежу себе, молча рассматривая потолок, остановленная посреди огромного бега, чтобы подумать. Но то ли я думаю – я не знаю…
Несколько дней назад, например, я смотрела на потолок и вспоминала, как разбирала мамины вещи после ее смерти и нашла коричневую тетрадку. Она вела дневник несколько лет. В основном там все было обо мне. Какая чудесная я родилась, во сколько пошла, когда заговорила. А вот на этой записи он обрывается.