Расследование отца Брауна

Пер. Е. Доброхотовой-Майковой

Солнечным днем по приморскому променаду уныло шагал человек, носящий унылую фамилию Магглтон. Меж его бровей пролегла беспокойная складка, и музыканты на пляже тщетно глядели на прохожего в ожидании овации. Лица пьеро, белые, как всплывшие брюхом вверх рыбины, не поднимали ему настроение; фальшивые негры, серые от размазанной сажи, не внушали радостных мыслей. Он казался натурой грустной и разочарованной. Все в нем, помимо наморщенного лба, переходящего в лысину, было либо осунувшимся, либо запавшим, что еще более подчеркивали агрессивно торчащие армейские усы. Они выглядели накладными и, возможно, впрямь были накладными, а если не накладными, то вынужденными, как если бы он отрастил их в спешке, усилием воли.

Мистер Магглтон носил усы, потому что был частным сыщиком, а тень на его челе лежала из-за катастрофического профессионального провала, а вовсе не из-за удручающей фамилии[115]. Ею он по-своему гордился, ибо происходил из бедной, но достойной нонконформистской семьи, возводящей себя по боковой линии к основателю секты магглтонианцев — единственному человеку, посмевшему войти в историю с такой фамилией[116].

Причина его досады (по крайней мере, так говорил себе сам Магглтон) была следующая: почти что на его глазах жестоко убили знаменитого миллионера, которого он подрядился охранять за пять фунтов в неделю. Так что можно понять, отчего даже песенка «Спляшем, крошка, да-да-дам» не пробуждала в нем радость жизни.

Впрочем, надо сказать, что на пляже был и другой человек, который поддержал бы и его убийственные мысли, и магглтонианскую традицию. Приморские курорты влекут к себе не только пьеро, взывающих к влюбленному сердцу, но и проповедников — особенно мрачных обличителей людского порока. Одного такого престарелого витию Магглтон не смог бы не заметить при всем желании — так пронзительно тот выкрикивал пророчества, перекрывая даже банджо и кастаньеты. То был долговязый старик в рыбачьем свитере и с очень длинными отвислыми бакенбардами, какие носили сельские щеголи в середине Викторианской эпохи. Все шарлатаны на берегу раскладывают перед собой что-нибудь, словно на продажу; старик разложил прогнившую рыбачью сеть — вернее, расстелил, будто ковер для королевы. Иногда, впрочем, он принимался яростно вращать ее над головой, словно римский ретиарий[117], готовый пронзить соперника трезубцем. Старик, вероятно, тоже бы кого-нибудь пронзил, имейся у него трезубец. Все его проповеди были о карах небесных. На слушателей изливались бесконечные угрозы телу и душе. Настроения его были настолько близки настроению мистера Магглтона, что, казалось, безумный палач вещает перед толпой убийц. Мальчишки называли его Старым Жупелом, но он отличался и другими странностями, помимо богословских. В частности, он забирался на металлические балки под пирсом и водил сетью в море, утверждая, что кормится рыбной ловлей, хотя никто не видел, чтобы он хоть раз что-то вытащил. Прохожие нередко вздрагивали, заслышав над собой его голос, гремящий, как из тучи, хотя на самом деле слова доносились из-под пирса, где старый одержимец сидел на балках, и его фантастические бакенбарды свисали, будто серые водоросли.

И тем не менее сыщик легче нашел бы общий язык со Старым Жупелом, чем с другим пастырем, к которому направлялся. Касательно этой второй и более важной встречи следует объяснить, что Магглтон, став свидетелем убийства, честно выложил карты на стол. Он рассказал все полицейским и единственному доступному представителю убитого миллионера, Брэма Брюса, — его щеголеватому секретарю мистеру Антони Тейлору. Инспектор выслушал рассказ сочувственнее, чем секретарь, но итогом этого сочувствия стал совет, какой Магглтон менее всего ожидал услышать от полицейского. Инспектор, немного подумав, порекомендовал ему обратиться к талантливому сыщику-любителю, который сейчас остановился в городке. Мистер Магглтон читал отчеты и романы о Великом детективе, который сидит у себя в библиотеке, как паук, раскинув по всему миру паутину дедуктивных умозаключений. Он был готов, что его проведут во дворец, где великий криминалист расхаживает по комнатам в лиловом халате, на чердак, где тот курит опиум и сочиняет акростихи, в просторную лабораторию или в одинокую башню. Однако направили его на край людного пляжа, где у самого пирса маленький священник в широкой шляпе и с широкой улыбкой прыгал в толпе бедных ребятишек, взволнованно размахивая очень маленькой деревянной лопаткой.