Расследования Берковича - 3

— Ведется расследование преступления. Мне прислать ордер или обойдемся без официальных бумаг? Если я буду вынужден предъявить ордер, то вам придется самой ехать к нам с материалом, вы понимаете…

— Хорошо, — сдалась женщина. — Я пришлю пленки с посыльным. Под вашу ответственность.

Пять кассет лежали на столе у Берковича полчаса спустя. Все это время Дорон сидел перед экраном и который раз просматривал одни и те же кадры. Похоже, он и не рад уже был тому, что ввязался в, как оказалось, безвыходную ситуацию.

Смотреть все пленки с начала до конца в режиме реального времени было безумием — это заняло бы по меньшей мере пятнадцать часов. Решили перемотать на повышенной скорости. В середине первого отделения Дорон неожиданно начал дико хохотать и, отвечая на недоуменный вопрос Берковича, напечатал:

— Смешно, они говорят так быстро, я половину понять не могу. Но этого негодяя не вижу.

Отсмеявшись, он продолжил просмотр и, когда оператор начал показывать второе отделение, дал знак остановить пленку. На лице Дорона появилось выражение крайнего изумления, он тыкал пальцем в зрителя, появившегося на экране, и мычал что-то нечленораздельное. Беркович мягко положил руку Дорона на клавиатуру компьютера, и тот, придя наконец в себя, напечатал:

— Этот мужчина говорит те же слова: «Подойдешь сзади, а я буду стрелять». Только время он не назвал, камера отъехала. Какая жалость!

— Давайте посмотрим остальные пленки, — предложил Беркович. Мысль, которая забрезжила в его мозгу, показалась нелепой, но и ситуация, на его взгляд, нуждалась именно в безумном решении.

Возбуждение Дорона нарастало по мере просмотра. Все пленки показывали в начале второго отделения одно и то же: четверо разных людей примерно в одно и то же время говорили с экрана фразу о том, что нужно подойти сзади и стрелять. Двое назвали время: послезавтра в восемь вечера. О месте, где должно было произойти убийство, никто не упоминал.

— Уважаемый, — обратился Беркович к Дорону, — вам не кажется, что в лицах этих четверых есть нечто общее? Они и одеты не совсем так, как одевается молодой израильтянин, идущий на концерт рок-группы.

— Вы правы, — отстучал Дорон. — Все четверо светлые. Ашкеназы. Выходцы из Германии, скорее всего.

— Ашкеназы? Почему не предположить, что просто немцы?

Похоже, такая мысль Дорону в голову не приходила. Он на минуту задумался, потом пожал плечами — что ж, может, и немцы, какая, собственно, разница?

Подняв трубку, Беркович уже звонил Соломону Белинскому, своему давнему приятелю, занимавшемуся туристическим бизнесом.

— Я не очень поздно? — спросил Беркович. — Сол, такое дело. Как я могу узнать, сколько немецких групп находится сейчас в стране, и какая из них посетила вчера концерт в парке Яркон?

— Расследуешь таинственное преступление? — хохотнул приятель, но сразу перешел на серьезный тон. — Это я тебе и сам могу сказать. Вчера на концерте были ребята из Бремена, студенты колледжа, они здесь на каникулах. Не моя группа, но я знаю гида. Дать номер?

— Давай, — без энтузиазма согласился Беркович. Искать в полночь неизвестного ему гида сержант не собирался. Пожалуй, в этой истории нужно было ставить точку.

— Вы знаете немецкий? — спросил он у Дорона и, заглядывая через его плечо на экран компьютера, подождал ответа.

— Нет, — появился текст, — а что? Почему немецкий?

— А потому, — отстучал Беркович, — что эти ребята — немцы, и говорили они на немецком, а не на иврите.

Дорон повернул к сержанту удивленное лицо. Он еще не вполне понял.

— Вы читали по губам и думали, что читаете на иврите. Но это был немецкий, вы неверно поняли артикуляцию. Похоже на ивритский текст, а на самом деле…

Действительно, что они там орали на самом деле? Наверняка, не про убийство, о котором не помышляли. А о чем? Сейчас, когда дело приняло несколько иной оборот, уже не было смысла соблюдать секретность — почему не обратиться в клуб глухонемых и попросить прислать человека, читающего по губам немецкий текст?

Но только не в первом часу ночи…

Дорон, удрученный тем, что по собственной глупости отнял столько времени у занятых людей, ушел, несколько раз пожав Берковичу руку. А сержант позвонил Наташе и, не дожидаясь, когда она обрушит на него град упреков, рассказал, чем занимался весь этот длинный вечер.

— Повтори-ка, — потребовала Наташа, и Беркович дважды повторил уже въевшиеся в память слова о предстоявшем убийстве.

— Ох, — сказала Наташа. — Если бы ты мне больше доверял, то давно был бы дома. Они пели немецкую студенческую песню. У нее такой же ритм, как у той рок-композиции, что играли на сцене.

— Ты-то откуда знаешь? — удивился Беркович. — Ты умеешь читать по губам немецкий текст?

— Вот еще! Я видела этих ребят. Они шли, загородив всю улицу Шенкин, и орали эту песню. По-моему, других песен они просто не знают.

— Пожалуй, — сказал Беркович, зевая, — я все-таки вызову из общества специалиста, знающего немецкий…

— Завтра, — твердо сказала Наташа, — а сейчас быстро домой. Иначе я изменю тебе с кем-нибудь из этих студентов. Крутые ребята, не то, что некоторые полицейские…