Расследования Берковича - 3

— Садитесь, Сима. Я бы хотел услышать от вас, почему ваш пациент оказался в три часа ночи не в постели. И где сами вы были в это время?

— Вы считаете, что я могла перерезать Реувену горло? — спокойно спросила Сима. — Да, физически могла, но я спала внизу и ничего не слышала, пока Штайн не поднял шума. У меня есть два свидетеля — другие врачи тоже находились в этой же комнате.

— Я вас не обвиняю, — покачал головой Беркович.

— Что до Реувена, — продолжала Сима, — но он считался совершенно не опасным и мог ходить по коридорам в любое время.

— У него ведь был нож — тот самый, которым его…

— Да, он не мог прожить без ножа — этим ножом он резал свои деревяшки. Но Реувен никогда не поднял бы руку на человека. Никогда!

— Он и не поднял. Это убийца отобрал у него нож и… Кстати, получается, что Реувен держал нож в руке, когда его заметил убийца. Это не согласуется с тем, что, по вашим словам, Пундак не мог…

— Не мог! — воскликнула Сима. — А нож в руке он держал по вполне понятной причине: резал деревяшку.

— Шел за человеком, который хотел взять наркотики, и на ходу резал деревяшку?

— Вам это кажется странным? Но ведь Реувен был болен… Это одна из фобий… Впрочем, медицинское название вам ничего не скажет. Я думаю, что, увидев человека, который открывал дверь в ту комнату, Реувен машинально изобразил его на память. Он ведь держал деревяшку в руке, когда его…

— Да, — кивнул Беркович. — В левой руке у него был кусочек дерева. И в карманах несколько кусочков. Простите, Сима, как понимать ваши слова: «Увидев человека, Реувен машинально изобразил его на память»?

— Но он действительно это сделал!

— Не понимаю, — нахмурился сержант. — В руке у Пундака был кусок дерева.

— Да, — вздохнула Сима. — Для нас с вами это просто кусок дерева. Для Реувена — скульптурный портрет. Руки у него не могли справиться с ножом, как прежде. Но он пытался. Он говорил, что теперь изображает не внешнюю сторону предмета, а его внутренний мир, его сущность. Внешне это может быть кусочек дерева, но суть у этого кусочка — моя, ваша, любого, кого он хотел изобразить. Он смотрел на вас, отрезал от дерева кусок, и это были вы — для него, конечно, вы-то сами вряд ли отличили бы один кусок дерева от другого…

— Любопытно, — протянул Беркович. — И что же, все куски, что были у Пундака в кармане, изображали для него кого-то конкретно?

— Конечно! Он в свое время всех изобразил — и врачей, и санитаров, и больных. В палате у него эти дощечки стоят в ряд, совершенно одинаковые на вид — для нас. А Реувен мог точно сказать, что вот эта дощечка — Офер, наш сторож, а это — доктор Пинхас… Я сначала думала, что он говорит просто так. Проверила — он ни разу не ошибся. Для него действительно каждый кусочек дерева означал конкретного человека, и только его. Его внутреннюю суть, как говорил Реувен.

— Сима, — сказал Беркович. — Если вы правы, то получается, что тот кусочек дерева, который был найден у Пундака в руке, должен был изображать…

— Убийцу, — пробормотала Сима. — Да, скорее всего. Если бы Реувен остался жив, он мог бы сказать, кого он стругал, когда шел следом за…

— Если бы он остался жив, — усмехнулся Беркович, — то мог бы прямо показать на человека… Потому его и убили.

— Послушайте, — сказала Сима. — Мне в голову пришла одна мысль…

— Да? Мне тоже. Давайте сравним. Не исключено, что мы думаем об одном и том же. Я вот о чем подумал: может, это только на первый взгляд кусочки дерева одинаковы? Может, они все-таки разные? Резать скульптуру Пундак не мог, но, возможно, он все-таки старался поставить каждому человеку в соответствие именно такой, а не иной, кусок дерева? Своего рода знак, символ — ведь он говорил, что изображает внутренний мир…

— Да, — кивнула Сима. — Я в свое время рассматривала эти кусочки. Они разные. Один чуть длиннее, другой скошен, у третьего выемка… Все разные, все. Может, действительно… И если сегодня ночью Реувен увидел кого-то и изобразил его, то можно сравнить этот кусочек дерева с другими и…

— Нет, — с сожалением сказал Беркович. — Только Пундак знал, какая деревяшка кого изображает. А Пундак мертв.

— Не только, — сказала Сара. — Я ведь была его лечащим врачом. Много с ним говорила… Не уверена, что запомнила все деревяшки, но большую часть… Послушайте, сержант, давайте попробуем! Где эта деревяшка?

— У эксперта, он забрал ее в качестве улики, найденной на месте преступления. Если Хан еще не уехал…

Беркович с доктором сбежали на первый этаж и перехватили эксперта у выхода, он пожимал руку главврачу.

— Меир, на минуту! — отозвал эксперта Беркович. — Где та деревяшка, что была в руке убитого?

— В моем портфеле, а зачем она тебе?

— Давай, потом объясню, — нетерпеливо отмахнулся сержант.

Несколько минут спустя в палате, где стояла кровать Пундака и где на тумбочке рядами лежали совершенно одинаковые на первый взгляд кусочки дерева, доктор Сима Букер держала в руках две деревяшки и повторяла:

— Не может быть! Но я не ошибаюсь… И все-таки это невозможно…

— Что невозможно? — спросил Беркович.

— Посмотрите — они совершенно одинаковы. Вот здесь скошено, здесь выступ, здесь…