Расставание

Неужели он так сильно повлиял на его нервы? Но такого ведь и быть не должно, ибо дозировка была весьма маленькой. Но к счастью, он, вроде бы, успокаивался, хотя и был слегка нервным. И на вопросы о его самочувствии Виса злобно отвечал: «Отстаньте! Не заходите ко мне!». Через час, когда вопли его окончились, он впал в какую-то необъяснимую меланхолию, но всё также не впускал нас к себе, а через четверть часа он приказал закрыть дверь. Затем, через полчаса, Виссарион позвал меня, и я непременно пришла.

– Аннушка, – произнёс он, – скажи, моя милая, ты ведь любишь меня?

– Люблю, конечно, – ответила я.

– Так если любишь – избавь меня от этих мучений!

– Но как, Виса, как я могу это сделать? Хирурга ведь ещё не нашли… – грустно промолвила я.

– Нет, – рассерженно говорит он, – я не об этом, абсолютно не об этом… Убей меня, тогда и избавлюсь я от мучений! Убей меня, убей, иначе сам убьюсь как-нибудь…

– Виса, нет! Прошу тебя, не говори о таком! Брось! Полно, полно… – трепетала я.

– Но на что же мне страдать? Я знаю: Серафим Всеволодович обманул нас, никакого не найдёт он хирурга – ни-ко-гда!

– Полно!

– Нет.

Я дёрнулась и резко побежала к Висе, принявшись обнимать и обнимать его, но через некоторое мгновение он грубо меня оттолкнул и сказал, чтоб я больше не возвращалась. Выгнанная и оскорблённая, я заплакала и ушла на кухню.

Екатерина Андреевна последовала за мной.

– Аннушка, чего ты плачешь? – поинтересовалась о н а.

– Виса вышвырнул меня как бедную собаку… Ах, Екатерина Андреевна, я нахожусь в полном смятении всех своих соображений и мыслей. Я не знаю, что происходит со мной и тем более с ним. Почему он стал так грубо ко всему относится?

– Эх, если бы я знала, Аннушка… Но давай перетерпим это, моя дорогая, может, всё пройдёт? – говорила она, нежно гладя меня по плечу.

– А если это не закончится? Если он и будет вот так себя вести вплоть до самой смерти?

Попятившись, Екатерина Андреевна промолчала. В её глазах я, кажется, видела те же самые переживания, которые мучали и меня, а именно: вылечиться или умрёт Виса? И если умрёт, то что будет со всеми, кто его знал и как будет проходить дальнейшая жизнь? Спустя минуту зашла Машенька и сказала, что хочет вкусить что-нибудь сладкого, и я, долго не думая, решила, что пойду в кондитерскую. Но перед уходом я попросила у Екатерины Андреевной добавить мне немного монет, так как у самой было уже слишком мало денег.

Слишком мало денег… Об этом я думала, когда вышла на улицу. Как мне только вздумается, что Виссарион погибнет, я размышляла по поводу материального положения. Итак, если он рано или поздно станет умирать, то каким образом пойдёт ситуация с нашими доходами? Я и доченька станем сиротами? Или же мне придётся продать эту квартиру и просто-напросто переехать жить к Екатерине Андреевной? Но нет… Я не смогу продать эту квартиру… Это ценное! Очень ценное для моих воспоминаний… Ведь мы отсюда-то и начали свою жизнь с Виссарионом, тут-то и родилась Машенька, здесь-то Виссарион и был счастлив, как мальчик… Да, квартира находится где-то в захолустье, но она наша родная, любимая, с воспоминаниями… Подожди, Аннушка, что ты делаешь! Он не умрёт, он не умрёт, нет, нет, я не должна думать о таком, не должна… Квартира так и останется нашей, а Виса так и будет жить долго-долго… Но лишь бы нашёл Серафим Всеволодович хирурга, чтоб так всё было…

В кондитерской я купила шоколадное суфле и, не медля, отправилась домой. Погода, пока я шла, не была плохой, но и не хорошей, потому что на небе вовсе не замечалось солнце. Оно, казалось, куда-то испарилось или кем-то съедено.

Через четверть часа я пришла домой и тут же была напугана тем, что из спальни резко выскочил Андрей Яковлевич.

– Анна Николаевна, Анна Николаевна! – кричал он.

– Беда! Скорее, там Виссариону совсем плохо, его рвёт и рвёт…

Я бросила суфле на пол и рванулась в комнату, неразборчиво выкрикивая имя своего мужа. Войдя, я увидела, как Екатерина Андреевна придерживала Висе ведёрко, а Машенька тем временем держала тряпку и подтирала, если отец её неосторожно выблёвывал всё на пол. «Виса!» – произносила я, подходя к нему. Он молчал, но по глазам было видно, что он хотел, хотел мне ответить: «Да, Аннушка, да…»

Из такого ужасного положения Виссарион не выходил около получаса, но потом он глубоко вздохнул, закатил глаза и обратно лёг в постель, сказав: «Ах, боже мой, как я устал…» Устал… Мучения, страдания и боли создали у него сильнейшее отвращение к жизни. Он не видел в ней больше смысла, так как хорошо понимал, что ничего, кроме смерти, его не может ожидать, но я отказывалась в это верить; всякий раз, когда мне приходила мысль, что Виссарион погибнет, я тут же отвлекалась, и тут же она приходила заново… Ах, как была надоедлива эта мысль!