Расстрел на площади

— А чего за кино будет? — громко интересовались две принаряженные тетки с высокими шиньонами у раздраженной билетерши. — Семеновна, про что кино-то?

— Про любовь, про что ж еще!

— А артисты красивые?

— Кто их разберет! — буркнула Семеновна, а одна из спрашивавших, толкнув другую локтем в бок, воскликнула:

— Ты, че, не слыхала? Люська говорила, Тихонов играет!

— Это который?

— Ну, тот, который красивый. Который матроса играл.

— Да ты че! — обрадовалась спутница. — Че ж ты мне сразу не сказала? Девочки, покупаем билеты!

Наконец в зале погасили свет, и в будке киномеханика застрочил проектор. На экране завертелся нарисованный глобус, и на его фоне возникла надпись: «Новости дня».

Первой новостью оказалось прошлогоднее посещение Хрущевым очередного хозяйства, специализировавшегося на возделывании кукурузы. Голос диктора бодро сообщил, что это передовая сельскохозяйственная культура. Первый секретарь Центрального Комитета Коммунистической партии качал своей круглой головой, улыбался, выслушивал объяснения взволнованного председателя колхоза, что-то добавлял, энергично размахивая руками, и придирчиво щупал могучие початки.

В темноте зала кто-то хихикнул.

Игорь наблюдал за происходящим на экране, и в душе росла досада.

Хрущев выглядел нелепо.

Эта его улыбка, и суматошные жесты, и желание проявить осведомленность во всем и обязательно напутствовать земледельцев, погрозив коротким и толстым указательным пальцем, — все это смотрелось хуже некуда, и Игорь тотчас припомнил весьма язвительные заметки из американских газет, где про главу Советского государства говорилось не иначе как со снисходительной интонацией.

Хрущев и вправду слишком часто вел себя так, будто нарочно желал подставить себя под удар, вызвать кривотолки и смешки — такие, как этот, прозвучавший в темном зрительном зале провинциального городка.

Игорь испытывал чувство, схожее с физической болью, когда Хрущев становился объектом насмешек. Он взрывался, когда в подвыпившей компании кто-то пытался рассказать анекдот про кукурузу.

В тот день, когда отчим, смертельно больной, но все-таки живой, вернулся домой из ниоткуда, из могилы, Игорь впервые подумал о том, что есть справедливость на белом свете.

Над кроватью отчим повесил портрет Хрущева.

— Этому человеку я обязан всем, — сказал отчим. — Ты даже представить себе не можешь, Игорек, сколько невиновных людей вернулись на свободу благодаря ему одному…

Игорь видел, как на глазах менялась страна.

Как и многие, он рыдал в тот день, когда черная тарелка репродуктора голосом Левитана объявила о том, что «скончался Великий Вождь и Водитель Коммунистической партии и Советского государства…».

— Сталин! — кричал Игорь, растирая по лицу слезы и не стесняясь этих слез. — Мама, что же будет?! Сталин умер.

В хмурый мартовский день он пытался попрощаться с Великим Вождем и был едва не раздавлен в толпе.

Ему казалось, что смерть Отца и Водителя есть конец всего, вселенская катастрофа, и жизнь закончилась.

Он был потрясен, когда арестовали и расстреляли Берию.

А потом жизнь вдруг стала набирать обороты, и Игорь не без замешательства убеждался в том, что не все, казавшееся правдивым и истинным, было таковым на самом деле.

Он перечитывал скупые сообщения о XX съезде партии и носился по знакомым, стараясь отыскать доклад Хрущева о культе личности Сталина.

Он еще не понял, что случилось, но успел осознать, что произошло нечто важное, необыкновенное, поворачивающее страну и незримо отражающееся в судьбе каждого ее гражданина.

Потом в Москве состоялся студенческий фестиваль, на который — такого на памяти Игоря еще не бывало — съехались люди со всех концов света. Они свободно разгуливали по улицам, пели песни на незнакомых языках — и никто их не называл шпионами, врагами и диверсантами.

Конечно, нельзя было терять бдительность, тем более ему, будущему сотруднику органов безопасности, но, счастливо млея в праздничной толпе, Игорь думал о том, как все хорошо и замечательно, что все люди — братья и что планета — одна на всех.

Хрущев стал для него символом этой новой жизни, нового мира. Когда Игорю приходилось выполнять очередное задание, он всегда вспоминал лицо Первого секретаря и говорил себе: все, что нужно сейчас сделать, — на благо страны и Никиты Сергеевича Хрущева.

Он был безжалостен к врагам СССР и врагам Хрущева.

Он не мог простить братьям Сетчиковым, когда, переговариваясь между собой и не зная, что и у стен бывают уши, они назвали Никиту Сергеевича Хрущева «кукурузником» и «хохляцким дурачком». Игорь даже обрадовался, когда по возвращении получил приказ «не допустить, чтобы воздушные гимнасты Сетчиковы выехали из страны». Хотя обычно от подобных приказов он впадал в долгие и продолжительные депрессии, впрочем не заметные ни для кого.

Сюжет с Хрущевым закончился, на экране возник новый титр, однако у Игоря уже было безнадежно испорчено настроение. Он поднялся из кресла и направился к выходу.

— Покурить? — недобро проскрипела билетерша. — Возвращайся скорее, а то не пущу!

— И не надо, — сказал Игорь.