Расстрел на площади

Для себя же надо раз и навсегда затвердить главный урок: бойся собственного окружения, тех, кто прост, любезен и всегда спешит исполнить любое твое желание.

Хрущев старался не вспоминать, но при всем при том не мог не помнить вечера на сталинской даче в Кунцеве, когда по желанию Кобы он вприсядку отплясывал перед пиршественным столом.

Сталин с небрежной улыбкой переглядывался с Берией, поблескивавшим стеклами пенсне, и Хрущев отчетливо понимал смысл этих переглядываний; ну, нет, словно бы говорил Коба, Ныкита — дурак, его можно не бояться, с ним справиться легко.

А вот и нет! — мысленно восклицал Хрущев, с удесятеренным остервенением вскидывая в пляске руки и ноги и — так же мысленно — показывая Отцу народов ядреный кукиш.

Что, съел?! То-то же.

Решительно отбросив одеяло, он опустил ноги и нашарил под кроватью шлепанцы. Запахнув халат, направился в ванную.

За завтраком он сидел несколько суровее обычного, и домашние, проницательно уловив перемену в настроении главы. семейства, молчали.

Лишь за чаем Хрущев недовольно поморщился и, заглянув в сахарницу, сказал:

— Вот ведь штука какая, все любят песок. Избаловались совсем. Сахар должен быть кусковым, от него зубы болят меньше, и вообще…

Никто не возражал.

Затем Хрущев придирчиво осмотрел себя перед зеркалом, поправил галстук и. смахнул с лацкана пиджака невидимую пыль.

Ему очень хотелось проявить неудовольствие и отчитать кого-нибудь, кто попался бы под руку, но он никак не мог найти повода, и, оттого еще более рассерженный, он громко хлопнул дверью и опустил свое полное, плотное тело на кожаное сиденье правительственного «зила».

Машина вырулила на проспект и — в сопровождении милицейской машины, озарявшей впереди путь всполохами синего света, — помчалась по направлению к Кремлю.

Утренняя Москва бурлила.

Правительственный лимузин мчался мимо потоков машин (когда еще здесь было столько автомобилей?! — подумал Хрущев как о своей личной победе и вновь почему-то с неудовольствием), мимо переполненных пешеходами перекрестков. Вдалеке сверкали на солнце ослепительно золотые купола кремлевских соборов.

Ритм жизни большого города как-то незаметно подчинял себе и пожилого человека в дорогом костюме, сидевшего за туманными стеклами в салоне черного автомобиля.

Это был его город. Столица его страны. Все эти машины, люди на тротуарах, и высотные здания, и пролетающий высоко в небе самолет — все они зависели от него, от его воли, от его расположения духа.

Точно так же зависели они и от Сталина, но усатый грузин был злой и мелочный, а он, Хрущев, — добрый и великодушный. Это осознание собственного всемогущества и великодушия переполняло его гордостью и умилением, и на лице Хрущева против воли расцвела улыбка.

С этой-то улыбкой он и въехал на территорию Кремля.

Охранник у ворот снял телефонную трубку и, глядя вослед удаляющемуся черному автомобилю, негромко произнес:

— Объект прибыл.

Рабочий день Хрущева начинался с ознакомления с прессой.

Секретарь заботливо раскладывал на столе газеты, согласно убыванию их значимости. Первой, разумеется, шла «Правда», следом — «Известия», к которым Никита Сергеевич питал тайное пристрастие, и не только потому, что издание редактировал его зять, муж Рады, Алексей. Просто «Известия» менее истово гнули партийную линию, а «Правда» в своих выступлениях нередко отличалась так, что против воли вспоминалась поговорка «Заставь дурака Богу молиться». Впрочем, Хрущев ни разу явно не выказывал по этому поводу неудовольствия. Партийная линия, она и есть партийная линия, и чем активнее ее проводят в жизнь, тем правильнее. Остальное — вопрос вкуса.

Хрущев быстро проглядел «правдинскую» передовицу — ничего существенного, одни только громкие слова, — и пролистал полосы одну за другой. Вести с колхозных полей, заметки о партийных работниках, международная информация с обязательным шаржем, изображающим США в образе пузатого буржуя с торчащими вперед зубами и в цилиндре. На последней полосе была помещена фотография рабочего и довольно-таки сусальная заметка. Начиналась она рассказом про то, как маленьким пареньком Сашка пришел на стройку, а теперь стал большим начальником, прорабом, возвел много-много домов, женился и воспитывает двойню в квартире, которую построила его строительная бригада. Молодой коммунист.

Хрущев отложил газету в сторону.

Что ни говори, а все-таки это была правильная идея: отказаться от проектирования в сталинском духе, чтоб каждое здание — как крепость с колоннами и лепниной по фасаду. Конечно, в такой величественной архитектуре была своя привлекательность, но кому нужны все эти барельефные мускулистые труженики, будто атланты, поддерживавшие у входа портики в неоантичном духе, когда страна ютилась в коммуналках и бараках безо всякой надежды на лучшее.