Расстрел на площади

— Потому что вы не знаете ее. Все, кто ее не знает, так говорят. Дашка, она скрытная, никому ничего не покажет. Даже когда она травилась, никто не понял. Вроде только что веселая была, радовалась, танцевала даже, а потом вдруг — раз, и отравилась. Чуть не померла. Еле спасли, говорят. После этого она такая белая все время и под глазами круги…

— Правда? А я и не заметил. Что ж она травилась-то? Такая молодая, красивая!

— То-то и оно, что красивая, — вздохнул Виссарион. — Через это дело и пострадала.

— В каком смысле?

— Знаете чего, — вдруг произнес мальчишка, — вы бы лучше у Бедки все спросили, она лучше знает. А мне Дашку жалко, я рассказывать не мастак!

— Постой-постой! — испугался Игорь. Казалось, Виссарион и впрямь не намерен больше продолжать этот разговор, и именно тогда, когда дошел до главного. — Я потом с Победой тоже поговорю, но мне ведь важно знать и твое мнение. Потому что в моей работе это главное, выслушать всех. Ты уж меня не подводи, дружище!

Уже поднявшийся из-за стола паренек был вынужден вновь усесться на место. Ему, очевидно, не хотелось говорить о молодой медсестре, но при этом он также не желал подвести гостя, который так умоляюще глядел на него в эту минуту. Не кто-нибудь все-таки, а настоящий писатель!

— Ну, я не знаю, — промямлил Виссарион. — Я уже вроде все рассказал…

— Не все, — возразил Игорь. — Что там была за история? Я-то знаю по своему опыту, просто так, ни с того ни с сего, человек не отравится.

Он подумал, что фраза, должно быть, прозвучала в его устах более чем двусмысленно, и хорошо, что паренек не мог оценить этого.

— Дашка, она наивная, — сказал Виссарион. — Влюбилась в одного… проезжего. Он командированный был, с завода, по обмену опытом приезжал. Я его видел. Высокий такой, волосы вот как у вас — красивые. И улыбался так же.

— Как — так же?

— Ну, широко, что ли. Вы, дядь Игорь, вообще чем-то на него похожи. Только вы не обижайтесь.

— Я и не обижаюсь.

— Ну вот, Дашка влюбилась в него, а он, говорят, жениться обещал и все такое… А потом собрал вещички и уехал. Дядя Гриша над ней смеялся. И все смеялись. Потому что все знали, что она влюбилась, а хахаль взял да и уехал. Она даже на вокзал его провожала вместе со всеми. Песни пела, танцевала… Никто даже не думал, что она так сделает.

— Понятно, — прошептал Игорь.

Ему и вправду многое объяснил этот сбивчивый рассказ.

Вот почему Даша так странно взглядывала на него, когда он улыбался, а потом растерянно отводила взгляд, будто делала стыдное Вот почему избегала его общества и отвечала невпопад. Все ясно.

Игорь почувствовал нарастающее раздражение. Он всегда испытывал нечто подобное, когда оказывалось, что кто-то уже успел пройти по дорожке до него и сорвать с розового куста самые первые, самые свежие бутоны.

Девочка-то оказалась — порченая.

— А еще у нее ребеночек должен был быть, — внезапно сообщил Виссарион оцепеневшему от этой новости собеседнику, — она отравилась, и с ребеночком что-то там стало. Короче, он родился в больнице мертвым.

— А это откуда тебе известно?

— Сам слышал, мать говорила. Бедка ей еще кричала, что она лезет не в свое дело, а мать Бедке сказала: «Если в подоле принесешь, как эта Дашка-поблядушка, своими руками тебя задушу!» Во как.

— Интересные дела… — Игорь вытер со лба проступившую испарину и принялся крутить в руках чашку.

Он даже не знал, о чем еще спрашивать.

Все ясно, и точка.

Чтобы он когда-нибудь еще подошел к этой «скромнице» — не бывать такому!

А еще корчит из себя недотрогу.

Правильно сказала Мария Дмитриевна, мудрая женщина, даром что гостиничный администратор.

Поблядушка она и есть поблядушка.

— А вот и я! — раздался в коридоре веселый голос, и, взъерошенная, раскрасневшаяся (не иначе, как от поцелуев, успел подумать Игорь), в кухню влетела Победа. — Пляшите, пляшите! — закричала она, помахав перед лицом квартиранта почтовым конвертом. — У меня для вас письмо!

16. Письмо

— Ну, чего пишут?

— Все в порядке!

— Жена двойню родила, ребята! Слыхали — двойню!

— Ну, мужик, ты силен!

— Демобилизуют, наверное.

— Вот это да! Нам квартиру дали. Братцы, собственную квартиру! С двумя комнатами и ванной!

— Ну, у тебя еще черт-те сколько квартирой казарма будет.

— …Пишет, что любит. Что скучает. Собирается приехать, навестить. Как думаешь, увольнительную дадут?

Солдаты галдели, переговаривались, заглядывали через плечо, и каждому было интересно, а что там, в письме, полученном соседом.

Полевая почта работала исправно.

Митя сидел на бровке у строевого плаца и с отсутствующим видом покусывал хилую травинку. Он изо всех сил пытался справиться с судорогой, которая то и дело кривила его губы, и на лице возникала гримаса обиженного ребенка, — впрочем, на мгновение, только на мгновение.

То, что из дому писем не было, Митю отчего-то не огорчало. Он знал, что у матери все благополучно, а что еще надо!

Однако каждый раз, когда в роте, размахивая пухлым мешком, появлялся сержант Жиян со свежей почтой, Митя бросался к нему, как к единственной своей надежде.