Рассуждения кота Мура

– Джузеппе, безбожный, грешный человек, что ты здесь делаешь? Где ты бросил старую мать?.. Сейчас иди вон!.. Ваше преподобие, господин аббат, велите позвать монастырских служителей, пусть они запрут этого злодея!

Как только подошел к нему Киприан, парень оставил Крейслера.

– Ну, ну, – воскликнул он сварливым тоном, – не делайте дураков из людей, которые хотят вступиться за свое право, святой отец! Я сам уйду, вам не нужно напускать на меня монастырских служителей.

С этими словами он быстро убежал через боковую дверку, которую забыли запереть и через которую он, вероятно, и пробрался в церковь. Явились монастырские служители, но решили, что не сто́ит преследовать бежавшего в такую глубокую ночь.

По свойству натуры Крейслера на него благодетельно действовало все необычайное и таинственное, когда ему удавалось победить бурю, грозившую его уничтожить.

Так случилось и теперь: аббату показалось странным и непонятным то спокойствие, с которым Крейслер явился перед ним на другой день и заговорил о потрясающем впечатлении, произведенном на него в этой необычайной обстановке видом трупа того, кто хотел его убить и кого он убил сам по печальной необходимости.

– Ни церковь, ни светский суд, – сказал аббат, – не могут, милый Иоганн, считать вас виновным в смерти этого грешного человека. Но вы долго еще не отделаетесь от упреков внутреннего голоса, говорящего вам, что лучше самому пасть, чем убить противника, – и это доказывает, что предвечному угоднее жертва собственной жизни, чем ее сохранение, если сохранить ее удается лишь посредством кровавого дела. Но оставим это; есть нечто более близкое, о чем мне нужно с вами поговорить. Какой смертный представляет себе, как может измениться положение вещей в ближайшую минуту? Недавно еще был я твердо уверен, что для спокойствия вашей души не может быть ничего лучше того, как отказаться от мира и вступить в наш орден. Теперь я другого мнения и посоветую вам, при всей моей любви и уважении к вам, скорее оставить аббатство. Не заблуждайтесь на мой счет, дорогой Иоганн! Не спрашивайте меня, зачем подчиняю я свои взгляды воле другого, который грозит сломать все, что я создал с таким трудом. Чтобы понять меня, вы должны глубоко проникнуть в тайны церкви, если только я захочу говорить с вами о моем образе действий. Но я действительно могу говорить с вами свободнее, чем со всяким другим. Знайте же, что в скором времени пребывание в аббатстве не будет приносить вам благодетельного покоя. Весь монастырский устав будет изменен, свобода, совместимая с благочестивыми нравами, кончится, и в стенах этих будет царствовать с неумолимой строгостью мрачный дух фанатического монашества… О милый Иоганн, ваши чудные песни не будут больше возносить ваш дух к высочайшему благочестию, хор будет упразднен, и скоро мы не услышим ничего, кроме однозвучных респонсорий старших братьев, с трудом протянутых хриплыми голосами.

– И все это случится, – спросил Крейслер, – из-за приезжего монаха Киприана?

– Да, дорогой мой Иоганн, – уныло сказал аббат, опуская глаза, – и я невиновен в том, что не может быть иначе.

Аббат помолчал немного и затем прибавил, возвышая голос:

– Но все, что может усилить крепость и пышность церкви, должно совершиться, и никакая жертва не бывает слишком велика!

– Кто тот всемогущий и повелевающий вами святой, – с неудовольствием сказал Крейслер, – одного слова которого было достаточно, чтобы отогнать от меня человека, хотевшего меня убить.

– Дорогой Иоганн, – отвечал аббат, – вас коснулась тайна, которую вы пока еще не вполне понимаете. Но вскоре вы узнаете многое, – быть может, даже больше, чем знаю я сам; это случится через мейстера Абрагама. Киприан, которого мы недавно назвали своим братом, – один из избранных. Он удостоен того, что может вступить в непосредственные сношения с небесными силами, и мы должны теперь же почитать его как святого. Что же касается того парня, который пробрался в церковь во время экзеквиема и напал на вас, то это – полусумасшедший беглый цыган, которого наш суд много раз уже приговаривал к плетям за то, что он воровал у крестьян откормленных кур. Чтобы укротить его, не нужно особого чуда.

При последних словах углы рта аббата искривились легкой иронической улыбкой, которая сейчас же исчезла.

Крейслером овладело горькое, неприятное чувство; он увидел, что при всех преимуществах ума и понимания аббатом руководило ложное ослепление и что все аргументы, приводившиеся им тогда, когда он побуждал его поступить в монастырь, точно так же служили предлогом для скрытых соображений, как те, которые он приводил теперь, доказывая противоположное. Кейслер решил оставить аббатство и совершенно устраниться от тех зловещих тайн, которые при дальнейшем его пребывании здесь могли опутать его сетями, из коих он не мог бы освободиться. Когда же он подумал о том, что он скоро вернется в Зигхартсгоф к мейстеру Абрагаму и опять увидит и услышит ту, что была его единым помышлением, он почувствовал в груди сладостное стеснение, которым выражается пламенное любовное стремление.