Рассуждения кота Мура

– А кто же ты сам, сумасшедший монах, желающий быть выше всего человеческого?.. Или ты свободен от греха? Или никогда не смущали тебя адские мысли? Или никогда не сбивался ты с того пути, по которому ты идешь? Если же святая дева действительно милостиво избавила тебя от смерти, которую ты заслужил, быть может, каким-нибудь страшным делом, то тебе бы следовало смиренно каяться в твоих грехах и искупать их, а не хвалиться с дерзким тщеславием милостью неба и венцом святого!

Монах смотрел на Крейслера взором, метавшим смертоносные молнии, и бормотал какие-то невнятные слова.

– Гордый монах, – продолжал Крейслер с возрастающей силой, – кем ты был, когда носил еще это платье?

При этом Крейслер подержал перед глазами монаха портрет, полученный им от мейстера Абрагама; но едва тот увидел его, как в диком отчаянии ударил себя кулаком по лбу и издал раздирающий, болезненный вопль, как будто пораженный смертельным ударом.

– Вон отсюда ты, – воскликнул Крейслер, – вон из аббатства, злодей! Ого, святой человек! Если ты как-нибудь столкнешься с птичьим вором, с которым ты, может быть, в сообщничестве, то скажи ему, что ты не можешь и не хочешь защищать меня в другой раз, но только и ему нужно остерегаться и оставить в покое мою глотку, а не то я заколю его как жаворонка или как его брата, который уже проколот…

Здесь Крейслер испугался себя самого; монах стоял перед ним неподвижно, окаменев, все еще прижимая оба кулака ко лбу, не произнося ни звука, ни слова. Крейслеру послышался какой-то шум в ближайших кустах, точно будто на него собирался напасть безумный Джузеппе; он поспешно отошел от Киприана. В это время монахи пели хором вечернюю службу, и Крейслер пошел в церковь, надеясь успокоить там свои глубоко потрясенные и оскорбленные чувства.

Служба кончилась, монахи ушли, и свечи погасли. Дух Крейслера обратился к старым, набожным мастерам, о которых он вспоминал в споре с монахом Киприаном. Музыка, чистая музыка сошла в его сердце, – там пела Юлия, и буря души его улеглась. Он хотел уйти через боковую капеллу, дверь которой выходила в длинный проход, ведущий к лестнице, а оттуда в его комнату.

Когда Крейслер вошел в капеллу, с пола с трудом поднялся монах, распростертый перед чудотворным образом девы Марии. При свете неугасимой лампады узнал Крейслер монаха Киприана, но он был так слаб и жалок, будто только что пришел в себя после обморока. Крейслер протянул ему руку помощи. Тогда монах сказал тихим, прерывающимся голосом:

– Я узнаю вас, вы – Крейслер! Будьте милосердны, не оставляйте меня, помогите мне подняться на эту ступеньку, я хочу на нее опуститься, но только сядьте поближе, совсем рядом со мной; нас должна слышать только одна благодатная… Сжальтесь надо мной, сжальтесь, прошу вас, и скажите мне, не достался ли вам этот роковой портрет от Северино и знаете ли вы всю эту ужасную тайну?

Крейслер открыто и прямо сказал ему, что портрет он получил от мейстера Абрагама Лискова, и рассказал без утайки все, что произошло в Зигхартсгофе, прибавив, что только из различных комбинаций заключил он о каком-то злодеянии, живым напоминанием о котором служил портрет, возбуждавший вместе с тем страх быть узнанным. Монах, по-видимому, потрясенный некоторыми местами крейслерова рассказа, некоторое время молчал. Затем он заговорил более твердым и уверенным голосом:

– Вы слишком много знаете, Крейслер, чтобы не узнать остального. Узнайте же, что грозивший вам смертью принц Гектор – мой младший брат. Мы – сыновья владетельного князя, трон которого я бы унаследовал, если бы его не опрокинула буря времен. Когда вспыхнула война, мы оба поступили на службу, и эта служба привела в Неаполь сперва меня, а потом и моего брата. Я предался тогда всем порочным мирским наслаждениям и в особенности дикой страсти к женщинам, которая совершенно меня увлекала. Одна танцовщица, столь же прекрасная, как и порочная, была моей любовницей, и, кроме того, я волочился за беспутными женщинами везде, где их находил.

Однажды, когда уже начало темнеть, я преследовал на молу двух подобных тварей. Я только что настиг их, как прямо около меня насмешливый голос воскликнул:

– Какой милый негодник этот принц! Гоняется за простыми развратницами, а сам мог бы быть в объятиях прекрасной принцессы!

Взор мой упал на старую, оборванную цыганку, которую я встретил несколько дней назад в улице Толедо и видел, как ее тащили сбиры, потому что она в ссоре избила своим костылем продавца воды.

– Чего ты от меня хочешь, старая ведьма? – воскликнул я, обращаясь к женщине, но она сейчас же ответила мне целым потоком самой низкой, площадной брани, так что около нас собрался праздный, безумно хохотавший народ. Я хотел уйти, но женщина крепко схватила меня за платье и тихо сказала, внезапно прекратив свою брань и осклабивши свое отвратительное лицо:

– Ты разве не хочешь со мной остаться, мой миленький принц, не хочешь послушать об ангельской девочке, которая от тебя без ума?