Нет нужды говорить, что овдовевшая миссис Карр стала одной из самых желанных женщин своего поколения; впрочем, никто пока так и не смог ее заарканить, хотя она одна знала, сколько было подобных попыток. Однажды она даже составила список всех тех, кто делал ей предложение; в него вошли, среди прочих, епископ, два пэра Англии, три члена парламента, не менее пяти армейских офицеров, американец и священник-диссентер.
— Просто удивительно, моя дорогая, — говорила она своей компаньонке Агате Терри, — какое влечение испытывают люди к двадцати тысячам в год, хотя все они утверждали, что любят меня ради меня самой… то есть все, кроме диссентера, который хотел, чтобы я помогала «окормлять его стадо», и мне он нравился больше всех, потому что был самым честным из них.
У миссис Карр был прекрасный дом на Гросвенор-сквер, поместье в Лестершире, где она немного охотилась, поместье на острове Уайт, которое она редко посещала, и, наконец, поместье на Мадейре, где она проводила почти полгода. Никогда не было и намека на хоть какой-то скандал вокруг ее имени, да она и не давала повода для него. Что касается любви, то единственной ее любовью, по ее же словам, были жуки и мумии, поскольку она была неплохим натуралистом и прилежной исследовательницей наследия древних египтян. Жуки, как объясняла она, были связующим звеном между двумя этими науками, так как жуки привели ее к скарабеям, а скарабеи — к древнеегипетским человеческим останкам; это утверждение, хотя и забавное, было не совсем точным, так как в действительности она унаследовала сей интерес от своего покойного мужа, который оставил ей большую коллекцию египетских древностей.
«Я действительно обожаю мумии, — говорила она, — мои разум и тело и так достаточно малы и несовершенны, но мумии заставляют меня чувствовать себя еще меньше, и мне нравится измерять ими свою собственную ничтожность».
Она не была большой любительницей чтения; жизнь, по ее словам, слишком коротка, чтобы тратить ее на учебу; но уж если она бралась за книгу, то обычно читала ее так вдумчиво и упорно, что большинство женщин ее круга сочли бы это излишним; кроме того, начав читать, она могла позабыть на это время о сне.
Вдобавок к этим занятиям миссис Карр на разных этапах своего вдовства отличалась различными причудами, и длилось это уже около пяти лет. Она много путешествовала, она «увлекалась искусством»; однажды она даже немного поиграла на бирже, впрочем, будучи достаточно проницательной и быстро обнаружив, что для женщины это почти всегда проигрышная игра, без сожаления бросила последнее увлечение. Однако всегда неизменно она возвращалась к своим жукам и мумиям.
Тем не менее, со всеми своими деньгами, поместьями, предложениями руки и сердца и разнообразными увлечениями, Милдред Карр была, по существу, «усталой женщиной, пресыщенной легкостью собственного существования». В ее хрупком маленьком теле билось огромное деятельное сердце, постоянно подталкивающее ее к неведомому. Она называла себя «неуравновешенной женщиной», и это определение было не лишено справедливости, ибо она не обладала тем спокойным, ровным умом, который так необходим английским дамам для комфортного существования и который позволяет многим из них так спокойно хоронить мужей или любовников. Она отдала бы целые миры, чтобы влюбиться в кого-нибудь, заполнить повседневную пустоту своего существования чужими радостями и горестями, но у нее ничего не получалось. Мужчины во всех видах и состояниях проходили перед ней бесконечной вереницей и по большей части стремились жениться на ней, но с таким же успехом они могли бы быть вереницей восковых кукол. Для нее мужчины были не более чем чередой сюртуков и высоких цилиндров, они были исполнены блеска и пустоты — и ничего для нее не означали. К их мнению, а также к мнению общества, которое они помогали формировать, она питала самое полное и безрассудное презрение. Ей было наплевать на обычные законы общественной жизни, и она была готова в случае необходимости прорваться сквозь них, как оса сквозь паутину. Возможно, она догадывалась, что обладательнице милого личика прощается многое, а ведь она к тому же получает больше двадцати тысяч в год. При всем том она была чрезвычайно наблюдательна и обладала, сама того не ведая, великими силами ума и великой, хотя и дремлющей, готовностью к истинной страсти. Короче говоря, эта маленькая женщина с детским личиком, улыбчивая и безмятежная, как голубое небо, скрывающее надвигающийся ураган, была несколько более странной особой, чем большинство представительниц ее пола, что, возможно, многое объясняло…
Однажды — это было примерно за неделю до отъезда Артура из Эбби-Хаус — Агата Терри сидела в Голубой гостиной дома на Гросвенор-сквер, когда миссис Карр почти вбежала в комнату, захлопнула за собой дверь и со вздохом облегчения плюхнулась в кресло.
— Агата, прикажите собрать вещи. Мы отправимся на Мадейру на следующем пароходе.
— Боже милостивый, Милдред! Опять плыть через эту ужасную бухту; и только подумайте, как будет жарко, да к тому же самое начало сезона…