Рассвет

В этот момент распахнулись вращающиеся двери конторы, и в них вошла одна из самых милых, изящных, миниатюрных женщин, которых Артур когда-либо видел. Она была уже не совсем молода, ей могло быть лет двадцать восемь или тридцать, но зрелость лишь добавляла ей прелести. У нее были большие карие глаза, которые, по мнению Артура, могли бы выглядеть томными, если бы она того захотела, и даже в состоянии покоя были полны жизни; лицо нежное и румяное, как персик, округлое, как у младенца, обрамленное гривой орехово-каштановых волос; красивый рот, довольно полные губы, за которыми едва виднелась жемчужная полоска прекрасных зубов, и, наконец, что выглядело довольно странно на таком детском личике, твердый и очень решительный, хотя и очень маленький подбородок. Что касается остального, трудно было бы с уверенностью сказать, что выглядит совершеннее — фигура незнакомки или ее платье.

Все это, конечно, мало интересовало Артура, но что его действительно поразило, так это ее голос, когда она заговорила. От такой женщины естественно было бы ожидать голоса соответствующей природы, а именно голоса мягкого, щебечущего, негромкого. Однако ее голос, напротив, был звонок и громок, как колокол с особым чистым звучанием, услышав которое хоть раз, вы узнали бы его среди тысячи других.

При ее появлении Артур галантно отступил в сторону.

— Я пришла сказать, — сказала она, слегка кивнув клерку, — что я передумала насчет моей каюты, вместо каюты по правому борту я предпочла бы каюту слева. Я думаю, что в это время года там будет прохладнее. Кроме того, пожалуйста, позаботьтесь о перевозке трех лошадей…

— Мне очень жаль, миссис Карр, — ответил клерк, — но каюта по левому борту уже занята, вот этот джентльмен только что купил билет.

— О, в таком случае, — она слегка покраснела, — вопрос исчерпан.

— Ни в коем случае! — перебил ее Артур. — Мне совершенно безразлично, где разместиться. Прошу вас, займите мою каюту.

— О, благодарю вас. Вы очень добры, но мне и в голову не могло прийти выжить вас из вашей каюты.

— И все же я настаиваю на этом. Я скорее поплыву внизу, чем причиню вам неудобство. Прошу вас, любезнейший, — сказал он, обращаясь к клерку, — будьте так добры, поменяйте мне каюту.

— Я очень благодарна вам за эту любезность, — сказала миссис Карр, слегка присев в реверансе.

Артур снял шляпу.

— Тогда будем считать, что вопрос решен. Доброго утра, или, может быть, вернее сказать «До свидания»! — с этими словами, снова поклонившись, Артур покинул контору.

— Как имя этого джентльмена? — спросила миссис Карр, когда он ушел.

— Вот он, мадам, в списке: Артур Престон Хейгем, пассажир на Мадейру.

— Артур Престон Хейгем! — повторила миссис Карр, шествуя к своему экипажу по Фенчерч-стрит. — «Артур» — мило, «Престон» — тоже неплохо, но мне не очень нравится «Хейгем»… Во всяком случае, нет никаких сомнений в том, что он джентльмен… Интересно, зачем он едет на Мадейру?.. У него интересное лицо… Пожалуй, я рада, что мы будем соседями на корабле.

Два дня, которые оставалось провести в городе, Артур потратил на приготовления к отъезду: взял деньги в банке, купил, по обычаю всех молодых англичан, отправляющихся в дальние края, большой и страшно острый охотничий нож, как будто Мадейра кишела дикими зверями, и уложил в саквояжи множество других бесполезных вещей, таких как непроницаемые солнцезащитные шлемы и кожаные куртки.

Пароход отплывал в полдень пятницы, и в четверг вечером Артур покинул Паддингтон с почтовым поездом, прибывавшим в Дартмут около полуночи. Возле пирса в Дартмуте он и еще несколько пассажиров нашли лодку, которая ждала их, чтобы отвезти на большое судно, выкрашенное в тускло-серый цвет, неподвижно и торжественно стоявшее в гавани; пока они гребли к нему, пароход разительно отличался от того активного, подвижного существа, которым ему суждено было стать в течение следующих суток. Прилив, плещущий в железные борта корабля, свежий, сильный запах моря, высокие мачты, устремленные к небу, словно гигантские пальцы, звон корабельного колокола на мостике, сонный стюард и душная каюта — все это было приятным отклонением от повседневного однообразия существования Артура, и он подумал, что жизнь все еще отчасти стоит того, чтобы жить, даже если ее нельзя сейчас прожить с Анжелой.

В самом деле, мы настолько зависим от обстоятельств и настолько подвержены влиянию окружающей нас обстановки, что Артур, который всего несколько часов назад был погружен в пучину лютой депрессии, после ужасной борьбы с простынями, которые стюарды застилают по принципу, непонятному для сухопутных жителей и, вероятно, лишь отчасти понятному им самим, с немалым удовлетворением и приятным чувством возбуждения улегся на свою узкую койку.