Рассвет

Жизнь никогда не бывает омрачена полностью, и в то утро горизонт Анжелы осветился двумя яркими лучами солнца, которые пролили свой веселый свет на серое однообразие ее пребывания в родном доме. Ибо в последнее время, несмотря на редкие приступы неистового возбуждения, ее жизнь была столь же однообразна, сколь и несчастна. Всегда одно и то же тревожное горе, одни и те же страхи, одна и та же тоска ежечасно окружали ее, как призраки в тумане — нет, не как призраки, а как настоящие живые существа, подглядывающие за ней из темноты. Действительно, иногда неясные предчувствия и неосязаемые страхи, которые постепенно усиливали свою власть над ней, выходили из-под ее контроля и пробуждали в ней неугомонное желание действия — любого действия, неважно какого, — которое могло бы вырвать ее из этих скучных оков нездорового умственного застоя. Именно это страстное желание сделать хоть что-нибудь заставило ее, изнемогавшую физически от удушливой жары летней ночи, а умственно — от мыслей об отсутствующем возлюбленном и воспоминаний о зловещих словах леди Беллами, спуститься к берегу озера в тот вечер, когда Джордж навестил ее отца; оказавшись там, она попыталась хоть ненадолго забыть о своих бедах, отдавшись искусству, которым владела с детства.

То же самое чувство заставляло ее проводить долгие часы днем и даже ночью, когда по всем правилам она должна была бы спать, погрузившись в бесконечные математические расчеты и решая или пытаясь решить почти нерешаемые задачи. Она обнаружила, что напряженные умственные усилия действовали в противовес раздражению, и хотя это может показаться странным, но одна только математика, благодаря интенсивным размышлениям, которых она требовала, оказывала на нее успокаивающее действие. Однако, поскольку нельзя постоянно засыпать лишь при помощи хлорала, не заплатив за это в той или иной форме, освобождение Анжелы от тяжелых мыслей было достигнуто немалой ценой для ее физического здоровья. Когда один и тот же мозг, как бы хорошо он ни был развит, должен усердно учиться и много страдать, плоть не может не отреагировать. В случае Анжелы внешним и видимым результатом такого положения вещей стало то, что она сильно похудела, а истощенный занятиями разум стал давать сбои, погружая свою владелицу в приступы депрессии, которые становились все ужаснее от внезапного предчувствия беды, вспыхивавшего в тайниках ее разума и на мгновение бросавшего зловещий отсвет на его мрак — так ночью молния прорезает непроглядную тьму…

Именно в один из худших таких припадков, в ее «пасмурные дни», как она описывала их Пиготт, ее и настигла хорошая новость. Когда она одевалась, Пиготт принесла ей письмо, которое Анжела, узнав четкий почерк леди Беллами, вскрыла в страхе и тревоге. В конверте лежала короткая записка и еще одно письмо. Записка гласила следующее:

«Дорогая Анжела,

я прилагаю письмо от вашего дядюшки Джорджа, в котором содержится то, что вы, вероятно, сочтете хорошей новостью. Ради вашего же блага я прошу вас не отсылать его обратно нераспечатанным, как вы это сделали в прошлый раз.

Э. Б.»

На какое-то мгновение Анжела почувствовала сильнейшее искушение не доверять этим словам и почти решилась бросить конверт в огонь, уверенная, что в траве притаилась змея и что это искусно замаскированное любовное письмо. Но любопытство взяло верх, и она открыла письмо так осторожно, как будто оно было заражено — при помощи ручки щетки для волос. Однако содержание письма и впрямь таило сюрприз.

«Айлворт-Холл, 20 сентября.

Моя дорогая племянница!