Рассвет Полночи. Херсонида

478 В Л. Коровин приводятся два отрывка и одно стихотворение целиком из третьей части «Рассвета полночи», а также отрывок из «Вечернего созерцания гробницы Екатерины II», заимствованный из статьи Мартынова, где он был уже процитирован (видимо, под рукой у Вяземского оказались только третья часть «Рассвета полночи», заглавие которой приводится в начале «Письма...», и номер «Северного вестника»). Таким образом, утверждение Невзорова, что, «читавши все сочинения г. Боброва, невозможно об нем так отзываться», оказывается перевернутым: именно «читавши» невозможно к нему отнестись всерьез. Его сочинения говорят сами, и не в оправдание их автора, как полагает Невзоров, а в осуждение. Эпиграммы Вяземского стали апогеем «антибобров- ской» кампании карамзинистов, совпавшей с последними годами жизни «певца ночей». Они поставили точку в его несчастливой литературной судьбе. В кратком описании она выглядит следующим образом. Первые стихи Боброва, появившиеся в пору общего увлечения Юнгом, доставили поэту известность и благосклонность публики, имевшие свою оборотную сторону: о нем продолжали судить по его ранним стихам в то время, когда вкусы публики уже изменились, причем одно такое суждение исходило из самого авторитетного в перспективе литературной жизни источника - от Карамзина. Десять лет, проведенные вдали от столиц, явились роковым обстоятельством для репутации Боброва и обусловили его положение на периферии литературного процесса. Его создававшаяся в 1790-е годы впечатляющая по новизне и разнообразию тем и жанров лирика, равно как и новаторская «Таврида», в столицах была практически неизвестна. «Рассвет полночи» появился в дни полемики между карамзинистами и «архаистами» и был интерпретирован в ее контексте. Смерть Боброва сопровождалась эпиграммами младших карамзинистов, которым предстояло одержать видимую победу в литературной борьбе и повлиять на мнение нелюбопытных потомков. С коротким периодом его славы - от выхода первой части «Рассвета полночи» в на-

Поэзия С.С. Боброва 479 чале 1804 г. до смерти поэта в начале 1810 г. - было покончено. В эти последние свои годы Бобров, расцененный карамзинистами как опасный противник и в общем-то не принятый за «своего» в кругу будущих членов «Беседы любителей русского слова», устранился от полемики, но продолжал свои уединенные искания и еще успел выступить с новою весьма пространной поэмой. 6 В 1805-1809 гг. в «Северном вестнике», «Лицее», «Талии», «Цветнике» и отдельными изданими в общей сложности появилось 36 стихотворений Боброва, свидетельствующих о его заинтересованном отношении к новым литературным веяниям. Среди них, например, есть баллада о любви («Селим и Фатьма», № 283) и кладбищенская элегия («Кладбище», № 297). «Селим и Фатьма» - вольное переложение баллады Д. Маллета «Эдвин и Эмма» («Edwin and Emma», 1760) о том, как влюбленные, разлученные злыми родственниками, умирают в один день и соединяются в лучшем мире96. Позднее ту же балладу переложил В.А. Жуковский («Эльвина и Эдвин», 1814), сосредоточившись на переживаниях героев и добавив мотив дочерней любви. Бобров же перенес действие в среду крымских мусульман, и психологические тонкости стали едва различимы за густым этнографическим колоритом, т.е. он не вышел за пределы преромантической трактовки жанра баллады как прежде всего экзотической по материалу. И все же показательно само обращение к этому жанру за два года до «Людмилы» Жуковского (1808). 96 Другую балладу Д. Маллета - «Вильгельм и Маргарита» («William and Margaret», 1724) - Бобров перевел прозой (см.: СВ. 1805. Ч. 7. Июль. С. 94-97).

480 В Л. Коровин Свой вариант «кладбищенской элегии» Бобров дал в стихотворении «Кладбище (Из Клопштоковых од)» (№ 297), ставшем его последней прижизненной публикацией. Как тихо спят они в благом успеньи! К ним крадется мой дух в уединеньи; Как тихо спят они на сих одрах, Ниспущенны глубоко в прах. И здесь не сетуют, где вопль немеет! И здесь не чувствуют, где радость млеет! Но спят под сенью кипарисов сих, Доколь от сна пробудит Ангел их. О если б я, как роза, жизнь дневная, В сосуде смертном плотью истлевая, Да рано ль, поздно ль тлен отыдет в тлен, Здесь лег костьми моими погребен. Тогда при тихом месячном сияньи С сочувством друг мой мимошед в молчаньи, Еще б мне в гробе слезу посвятил, Когда б мой прах слезы достоин был. Еще б один раз дружбу вспомянувши, В священном трепете изрек вздохнувши: «Как мирно он лежит!» - мой дух бы внял И в тихом веяньи к нему предстал. Здесь есть почти все выделяемые исследователями «кладбищенской элегии» особенности этого жанра в том виде, как он был усвоен русской поэзией после «Сельского кладбища» Жуковского97 (ход мысли автора от образа кладбища и почиющих на нем к самому себе с заключительной 97 См.: Топоров В.Н. «Сельское кладбище» Жуковского: К истокам русской поэзии // Russian Literature. North-Holland Publisching Company. 1981. T. X. P. 248-255; Вацуро В.Э. Лирика пушкинской поры: «Элегическая школа». СПб., 1994. С. 48-73.