Рассвет Полночи. Херсонида

476 В Л. Коровин Погреться дайте мне, слезит дождь в уши мне!» - «Что врешь ты за сумбур? Кто ты? Тебя не знают!» - «Ага! Здесь, видно, так, как и на той стране, - Покойник говорит, - меня не понимают». К портрету Бибриса Нет спора, что Бибрис богов языком пел; Из смертных бо никто его не разумел. Адресат эпиграмм устанавливался безошибочно. М.И.Невзоров, например, специально заметил: «Исковерканное имя, название Певца Ночей (...) тотчас заставили меня думать, что эти две эпиграммы написаны на счет г. Боброва. Не я один, а и другие читавшие их то же думают; а г. Сочинитель может быть и радуется, что угадывают, на кого он целит»91. «Быль в преисподней» - вольное переложение шестистишия Вольтера «Qui frappelà? - dit Lucifer...». Вторая эпиграмма - оригинальная. Она явилась програмным выступлением, приобрела широкую известность и впоследствии пере- печатывалась под заглавием «К портрету выспреннего поэта»92. Однако в этих эпиграммах Вяземский в большей мере опирался не на сами сочинения Боброва, а на «критику»: прозвище «Бибрис» первым применил к Боброву Батюшков почти за год до Вяземского; эпитет «шахматно-пегий» позаимствован из статьи И.Т. Александровского, где он отмечен как неудачный (в «Херсониде» в описании «аспида» сложного прилагательного нет: «И выставляет пестру спину / И шахматное пего чрево»); глагол «слезит» уже был найден 91 Невзоров 1810. С. 63-64. 92 См.: Вяземский П.А. Стихотворения. Изд. 3-е. Л., 1986. С. 55 и 442. Ср. употребление слова «выспренний» у Карамзина, который на вопрос Гердера, кого он предпочитает из немецких поэтов, прореагировал так: «Клопштока, отвечал я, запинаясь, почитаю самым выспренним» (Карамзин Н.М. Письма русского путешественника. С. 72).

Поэзия С.С. Боброва All и употреблен Батюшковым как характерный для Боброва; «языком богов» называл поэзию Боброва Мартынов; слова «сумбур», «сумбуротворец», «певец ночей» к 1810 г. стали общим местом в отзывах о Боброве (Жихарев, Батюшков), а «гений» и «полночь» - излюбленные им слова, имеющиеся в заглавии его собрания сочинений и также уже использованные Батюшковым в «Видении на брегах Леты». Вяземский явился глашатаем общего мнения карамзинистов. Он целиком опирается на предшествующих критиков Боброва, главным образом - на Батюшкова. Может быть, не был так уж несправедлив Невзоров, когда раздраженно писал: «Г. Сочинитель сих эпиграмм истощает остроту своего разума на счет покойника, которого он видно не знал ни лично, ни сочинений его порядочно не читал; ибо, читавши все сочинения г. Боброва с некоторым только вниманием и имевши только общий смысл, невозможно об нем так отзываться»93. Жуковский прислал номер «Друга юношества» со статьей Невзорова Вяземскому94, и тот, задетый, как можно догадываться, упреком в неосновательности, тогда же пишет «Письмо к издателю о поэте Боброве»95. «Издатель» - это, видимо, Невзоров, который считал, что оправдать поэта должны его сочинения, и после краткой похвальной преамбулы поместил подборку стихотворений из «Рассвета полночи». Так же поступает и Вяземский. У него «несколько литераторов, которые проводили весь вечер в чтении, в пении и в разных забавах», узнают о смерти Боброва и решают немедленно пить «за его славу» и читать поочередно лучшие, по мнению каждого, из «стихов, взятых из песнопений полночного Пиндара». Далее с минимальным шутливым комментарием 93 Невзоров 1810. С. 64-65. 94 Жуковский - Вяземскому, 3 июля 1810: «Обнимаю тебя дружески, а чтобы повеселить твою душу, посылаю тебе № "Друга юношества", в котором ругают тебя нещадно и меня тут же за эпиграммы на Боброва» («Арзамас». Сборник / Под общ. ред. В.Э. Вацуро и А.Л. Осповата. М., 1994. Кн. 1. С. 157). 95 См.: Там же. Кн. 1. С. 153-156.