Рассвет Полночи. Херсонида

424 Дополнения Благоволи, - да Ангел мира Над каждым холмом воспарит И, сенью крыльев оградя, На здешних водворит долинах Возлюбленную тишину! - Да лиры златострунной гул Раздастся меж холмов зеленых И дивно дружество твердит Гостей чудесных Херсониса, Ореста с Пиладом любезным И славу чад Агамемнона! Да труд, - источник полной лихвы, - На искривленный плуг облегшись, Ведет бразды всегда по нивам И чреватеющей природе Различными плодов родами В тенях цветущих вертоградов Десницу помощи подаст! - Но паче же, - небесный отче! - Восстанови святое царство Трех дщерей горнего Сиона, Надежды, - веры - и любви! - Пусть истина, - как солнце правды, - Свою поставит вечну стопу На сгиб мечтательной луны! О Ветхий деньми! - удостой Навеки сей счастливый край Божественной своей усмешкой В благословенны ПАВЛА дни, Да Таврия в восторге духа Тебя в нем славословит вечно!

t^^rH^^S^L^ Приложения

ВЛ. КОРОВИН Поэзия С.С. Боброва и русская литература в конце XVIII - начале XIX в. Литературная известность Семена Сергеевича Боброва (1763-1810) была непродолжительной, но довольно громкой. В 1800-е годы он почитался одним из крупнейших поэтов, который «отворяет новую дверь в российскую поэзию»1. Он поражал возвышенностью и мрачностью своих творений, напоминавших, с одной стороны, о «певце ночей» Эдварде Юнге, а с другой - о «русском Пиндаре» М.В. Ломоносове (язвительный князь П.А. Вяземский однажды присвоил Боброву каламбурное прозвище «полночный Пиндар»), но более всего - страстью к изобретению, духом эксперимента, часто оборачивающегося попранием «правил вкуса»2. Одни восхищалисьего «отвагой» и глубокомыслием, другие пеняли на «грубый слог» и малопонятность, но говорили они об одном и том же. Оппоненты видели недостатки именно там, где почитатели находили достоинства. Отношение к новаторской, преимущественно «высокой» поэзии Боброва определялось не столько личными вкусами ценителей, сколько их отношением к литературной борьбе начала XIX в., прежде всего - между карамзинистами и приверженцами «старого слога». 1 Александровский И.Т. Разбор поэмы «Таврида» // СВ. 1805. Ч. 5. Март. С. 301. 2 «Гений Боброва, своевольный, необузданный, презирал все почти правила вкуса. В его творении часто встречаются картины чудовищные, мысли странные - словом, все причуды одичалого воображения. Желая изумить парением, смелостию, он часто падает; желая тронуть - смешит. (...) Он был дурной Переводчик собственных своих мыслей; но и в дурном переводе мы узнаем иногда красоты отличного Поэта» {Крылов 1822. С. 462^4-65).

428 В Л. Коровин Юный СП. Жихарев, будущий арзамасец, в разговоре с Н.И. Гнедичем досадовал на странные вкусы старика Г.Р. Державина: «Он в восторге от Боброва, а кто ж не знает, что такое Бобров»3. Собеседник не возражал. В уточнениях, «что такое Бобров», не было необходимости: это поэт, лишенный чувства меры и изящного вкуса - важнейших элементов новой карамзинистской культуры, основывающейся на неукоснительном соблюдении ряда норм. В общественной жизни это была совокупность правил поведения светского человека, в области поэтики - средний слог, умеренная эмоция, ясность, отсутствие прямолинейной дидактики, гармонизация претворяемой в образы действительности и др. В стихах, как и в обществе, ценились легкость и изящество и осуждались любые крайности, в том числе крайности самого «нового вкуса». Смелость, полет воображения, «картинность», экспрессия, богатство языка и прочие свойства высокой лирической поэзии, ценимые Державиным, в глазах карамзинистов являлись сомнительными достоинствами, а в сочетании с пристрастием Боброва к «ужасным сценам Натуры», постоянно демонстрируемой ученостью, погруженностью в серьезные религиозно-философские и историософские вопросы и, наконец, немалым объемом его сочинений - превращались в вопиющий пример порочности отвергаемой ими художественной системы (в главных чертах близкой к эстетике барокко). В начале XIX в. он являлся самым ярким ее представителем и неизбежно становился мишенью пародий и эпиграмм. В годы деятельности «Арзамаса» (1815-1817) за уже покойным Бобровым прочно утвердилась репутация «сумбуротворца», тяжелого и бессмысленного поэта, и прозвище, данное ему К.Н. Батюшковым в 1809 г., - «Бибрис» (от лат. bibere - пить) - было известней его сочинений. В начале 1820-х годов, в ситуации кризиса «элегической школы» Жуковского-Батюшкова, интерес к Боброву, в особенности к его поэме «Херсонида», возобновился. Вновь 3 Жихарев СП. Записки современника. М; Л., 1955. С. 421 (Лит. памятники).