Рассвет после ночи

В гараже Самандоса появилась новая малолитражка. Сам Самандос после автомобильной катастрофы и гибели неугодной тайной полиции Мелины Ригас уже не мог сидеть за рулем, его место занял старший сын, похожий на отца и внешностью и характером. Самандос-младший был членом пирейской организации ламбракидов, но ему еще многому надо было учиться, чтобы стать таким, как Никос. Поэтому Самандос-старший обрадовался предстоящей поездке Никоса Ставридиса, который сказал о своем партийном поручении в Салониках, и пообещал ему машину с Самандосом-младшим за рулем. Отец надеялся, что в дороге сын узнает много полезного и интересного от известного певца и его жены.

Поздним вечером кто-то осторожно постучал в маленький дом на «приграничной» улице между Афинами и Пиреем. Самандос открыл дверь и увидел друга своего сына, таксиста.

— Что случилось, Тасос? — удивился Самандос.

Парень с опаской оглянулся, вошел в дом и, очень волнуясь, сбивчиво начал говорить:

— Слышал от одного, которого только что вез из пирейской таверны, подвыпивший он был, скоро, может быть, в это утро, многие его враги, кто жизнь ему попортил, будут брошены под танки. Что двинутся, мол, танки на Афины и покончат с теми, которые болтают о какой-то свободе. Догадался я, что это за тип, который пел в тавернах, а потом шпиком заделался, выдавал наших. Прошлым летом его так проучили, что он от страха охрип, но повадки ищейки не потерял. Ох, говорит, давно руки чешутся у него на Ставридиса. Сам, дескать, первым к нему ворвется и рассчитается с певцом;

Самандос строго смотрел на соседского парня. А если действительно что-то готовится нынешней ночью, стало быть, через считанные часы? Не поверить Тасосу, может быть, не отвратить большую, непоправимую беду.

Тасос был в дружбе с его сыном, но в ламбракиды не вступал, сторонился сверстников, которые занимались политикой, думал о собственном деле — хотел стать хозяином машины с шашечным пояском на бортах. Правда, и не вредничал, с парнями-вертопрахами не якшался.

— Не болтун ли, случаем, он? — осторожно спросил Самандос.

— Ну а если он выболтал правду, что тогда, дядя Самандос? Ведь что у трезвого на уме, то у пьяного на языке.

— В Афинах, Пирее ничего подозрительного не заметил?

— Тишина везде, но после того, что слышал, на могильную тишину похоже.

— А почему ты сразу ко мне, Тасос?

— К кому же? Самандос ваш уехал, знаю, с тем Ставридисом, а дети, может быть, одни остались. Кто к ним ближе, как не дядя Самандос?

— А если все брехней окажется?

— Вы меня, а я его.

— Что? — не понял Самандос.

— Отдубасите меня как паршивую шавку, ну а я того жизни собачьей лишу. Пусть не видать мне свою машину, в тюрьме меня сгноят, но та ищейка уже не будет никого выслеживать.

Самандос посмотрел на часы. Приближалась полночь.

— Ты на машине? — спросил он.

— Да, за углом.

— Знаешь, где живет певец?

— Ваш друг? Знаю. Поедем, дядя Самандос?

В небе уже появились слабые проблески рассвета, когда Самандос на такси Тасоса возвращался домой. Пока они достучались и разбудили Костаса и Мирто, пока наспех собрали их вещи и доехали до маленького рыбачьего поселка, где знакомые старики обещали надежно спрятать детей, прошла, казалось, целая вечность. Самандос был уверен, что сделал доброе дело на тот случай, если что-то неожиданное произойдет в Афинах. О себе, о своей судьбе он не думал. Старому и больному, еще не совсем оправившемуся от тяжелой катастрофы Самандосу трудно было бы где-то скрываться. Дом на кого останется, кофейня, дети? Нет, если что случится, Самандос лучше разделит участь арестованных товарищей, чем будет где-то прятаться… Уже подъезжая к дому, Самандос услышал отдаленный гул, словно земля задрожала, и посмотрел на Тасоса — не почудилось ли. Парень остановил машину, прислушался. Странный гул приближался, становился все громче.

— Танки! — испуганно воскликнул Тасос и быстро свернул машину с дороги, остановился в узком переулке, откуда можно было наблюдать, что делается на главной трассе между Пиреем и Афинами. Темные пятна, грозно рокоча, ползли по дороге, растянулись длинной колонной.

— Идут на Афины! — заключил Тасос и быстро включил радиоприемник.

В эфире был какой-то гул, слышались отрывочные возгласы, похожие на команды, и вдруг мужской голос, не похожий на дикторский, сказал, что танки окружают здание парламента, королевский дворец, блокировали центральные площади столицы…

— Переворот, — прошептал Самандос. — Это танки заговорщиков…

В жизни старого грека так уже бывало, и он знал: первыми жертвами станут коммунисты, деятели, левых партий, популярные в народе деятели греческой культуры… Самандос уже не слушал, что передавалось по радио. Все мысли его были о сыне, который сейчас далеко от Афин, и там тоже пущены в ход танки заговорщиков. Самандос с болью представил, что такие, как этот бывший певец из таверны — презренный шпик, ворвутся в дом Никоса, чтобы еще раз, а может быть, и навсегда бросить его на пустынный остров, наступить сапогом на его песню, погубить осиротевших детей, и опять прольется кровь самых честных, самых неподкупных людей…