Рассвет в моем сердце

Лиза застегнула белый лифчик и занялась поиском юбки. В комнате, маленькой, тесной и захламленной вещами хозяйки квартиры, трудно было отыскать даже мои шмотки, а в порыве страсти Лиз плохо запоминала, куда бросала свою одежду. В прошлый раз я нашел ее браслет под комодом.

– Опять позировать? – заныла Лиза. Она прекратила поиски, стянула трусики и прильнула ко мне, окутав ароматом фруктовой жвачки. – Давай лучше повторим…

– Пожалуйста.

– У меня в тот раз спина затекла! – возмутилась Лиз и хихикнула: – Как хорошо, что кончаешь ты быстрее… Но не слишком быстро.

Ее грязный рот не сочетался с ангельским личиком. Меня коробила пошлость, но радовал факт, что Лиза воспринимала «нас» как типичный курортный роман и не рассчитывала на что-то серьезное – это взаимно. И все-таки я не терял надежды, что однажды вернусь к творчеству. Я скучал по ощущению простого карандаша или деревянной кисти в своих пальцах, скучал по размашистым мазкам на холсте, скучал по свербящему предвкушению – скорее бы увидеть результат.

– Ложись на простыни, – скомандовал я. – Только волосы распусти. А после мы повторим столько раз, сколько пожелаешь.

– И в тех позах, что я выберу, – добавила Лиз, выполнив мои указания.

Я надел джинсы и занялся приготовлениями: поставил холст на мольберт, открыл краски. Когда вновь посмотрел на Лиз, она успела раздеться. Я хмыкнул: да, наверное, я самое интересное, что она нашла в маленьком курортном городке.

Пытаясь не отвлекаться на ее соблазнительную грудь и плоский живот, я пару раз мазнул по холсту желтым цветом. Планировал смешать краски так, чтобы получился оттенок, похожий на выгоревшие светлые пряди. Но получалась грязь, и сколько я ни пытался исправить цвет, становилось хуже. Уродство.

– Ну как там? – спустя… я посмотрел на наручные часы… минут двадцать спросила Лиз. – Сейчас засну. Ты заканчиваешь?

Я глянул на пестрое месиво, сдернул холст и взял следующий. Зарплата официанта в кафе – не те средства, которыми я мог бы разбрасываться, но я отчего-то поверил, что оно стоит того: рисовать сейчас на холсте, как в былые времена. Я старательно водил кистью, прорисовывал и дополнял. Вышло что-то… что-то похоже на то, что я видел на кровати перед собой. Но не похоже на работу художника – отвратительная анатомия, несочетаемые цвета, много клякс и кривых линий. Пятилетний ребенок нарисует лучше.

– Кост… – Лиз прикусила язык и попробовала снова: – Константин, ты извини, но мне пора. Мы сегодня с мамой едем на Розовое озеро, и все это… – Она указала на холсты и краски. – Возможно, это не твое. Ты позвони, если захочешь развлечься. Я в воскресенье уезжаю в Москву.

Она встала, оделась – и юбку нашла удивительно быстро – пригладила волосы, сверкающие золотом, абсолютно не похожие на те, что я нарисовал. Лиз неловко поцеловала меня в щеку и хотела уйти из комнаты, но я схватил ее за запястье.

Не уходи. Не бросай меня. Я все смогу.

– Еще пять минут, пожалуйста, – попросил шепотом.

Ее карие глаза отчего-то напомнили лисьи – хитрые и безжалостные.

– Мне некогда.

Я не ответил и сильнее стиснул ее запястье. Возвышался над ней. Лиз испуганно дернулась, вцепилась в мою руку, чтобы освободиться, но я лишь сильнее сжал ее кожу. Не уходи. Я талантлив. Я могу. Ты так сказала.

Моргнув, я перестал видеть Лизу. Она совсем не похожа на женщину, из-за которой я стал тенью, но я видел Марию.

Смотри, что ты сделала со мной. Довольна?

– Отпусти! – закричала Лиза. – Отпусти! Костя!

Я разжал пальцы, и Лиз потерла слегка покрасневшее запястье. Она смотрела на меня с ужасом. Эмоции… Теперь получится ее нарисовать?

Лиз попятилась к двери и, прежде чем уйти, сказала:

– Ты красавчик, но конченый псих!

Бушующие волны разбивались о скалы, окатывая мое лицо каплями-иголками. Я облизал губы. Соленые. Ночью по прогнозу обещали шторм.

Остро заточенный карандаш коснулся блокнота. Бесполезно. Море лечит? Романтичное вранье! Я размазал по лицу капли, и ранки от бритья защипало. Не понимаю, каким образом меня занесло в Евпаторию. Я терпеть не мог море и в принципе открытые водоемы. Приехал сюда три месяца назад, и ни разу не купался, только сидел на берегу: рассматривал волны, местных жителей, любопытных туристов. Их в городке немало: самый сезон. Я искал вдохновение, но тщетно. «Возможно, это не твое». Слова Лизы застряли в голове острым осколком. Неправда. Я умел рисовать, я знал, как рисовать. Я могу творить! Или… не могу?

– Мишель, аккуратнее! – крикнула девочке-подростку женщина с темными кудрявыми волосами. – Не заходи глубоко!

Девочка, на вид ей около пятнадцати, плескалась в воде. Мишель. Необычное для России имя, а дети бывают жестоки. Надеюсь, ее не дразнят. Для юного возраста у Мишель был задумчивый взгляд. Я попытался нарисовать ее глаза: зеленые, с золотыми крапинками, словно на лугу сверкает солнце. Говорят, глаза – зеркало души, и в моей груди что-то трепыхнулось: вот оно, вдохновение?.. Но карандаш не передал бы цвет, а краски я с собой не взял.