Рассыпается Фейерверк

– Из-за меня он ушел из дому, – продолжает исповедь Рауль. – Натаниэль сказал, что… Признался, что… что он влюблен в сына моего арендатора, – скороговоркой говорит бука и опускает взгляд. – Как гром среди ясного неба. Натаниэль должен был поступать в музыкальную академию, мы так им гордились! И тут это. Я не смог совладать с собой. И с того дня каждый миг вспоминаю каждое свое слово, каждое… все, что я… с ним сделал, своими руками. – Кто-то прерывисто втягивает воздух, я не оборачиваюсь, но думаю: это Флавио. – Я считал, что прав. Дурь надо выбивать, пока она свежая. Думал, Натаниэль образумится и вернется. Но шли дни. Недели. Я даже ездил к этому… – Рауль трясет головой, дергает чересчур тугой воротник. – Но и он не знал, где искать. Никто не знал. Жандармы разводили руками. Сказали, что, возможно, наш сын утонул, хотя в озере так и не нашли тела. Но течение подо льдом могло унести останки в реку. Марин не сумела вынести этой потери. Угасла за полгода. Я похоронил ее и ушел оттуда, потому что не мог… – Рауль поднимает лицо к небу. – Бродил по дорогам, наверное, стараясь убежать от чего-то. Не знал, что скажу, если вдруг увижу сына. Не знаю и теперь. Просить прощения – это слишком мало. Я убил его доверие к себе, как к отцу, когда он нуждался во мне. Я убил нашу семью. Убил мою Марин. Сейчас у Натаниэля есть еще большее право ненавидеть меня и то, во что я превратился. – Он бросает гневный взгляд на итальянца. – Я хотел… понять. – Рауль закрывает руками лицо.

О, как изощренны бывают люди в мести самим себе!

Жанна тяжело вздыхает, а потом неожиданно встает рядом с Флавио и берет его за руку. Карлос качает головой и поднимается. Через несколько мгновений приносит из каюты какой-то белый сверток – платок, слегка пожелтевший на сгибах, словно бы им не пользовались, но так и хранили в сложенном виде. Рауль расправляет его трясущимися пальцами. По краю вышито имя: Натаниэль Рауль Огюст Дюпон.

– Если бы он так сильно ненавидел тебя, то не стал бы носить это у сердца. Вы оба потерялись, но…

Его прерывает далекий грохот, темно-облачное небо внезапно вспыхивает зелено-алым. С неба сыплются медленные цветные звезды, меркнут в темных водах. Кривой дымный след ведет за зазубрины елей. Это более чем достойная кульминация шоу, я хлопаю в ладоши. Карлос со вкусом ругается, Вольфганг нервически хохочет. Пианистка обещает задать паршивцам трепку, но мы переживаем. Что означает поданный сигнал: все хорошо и дети нашли беглеца либо все плохо и это просьба о помощи? Ярек бежит в каюту за рюкзаком, затем спрыгивает с борта, Жанна – за ним. Рауль срывается было следом, но Карлос, хоть и с немалым усилием, удерживает его на месте.

С полчаса мы слышим лишь шелест деревьев, затем к нему добавляются шлепки капель начинающегося дождя. Но вот наконец из леса выходят все шестеро. Сигнал не означал ни того, ни другого: дети воспользовались случаем опробовать взятую из запасов Карлоса ракету. Их право: она выпала из ящика, так что технически Трубач ее нашел, а не украл, хотя тут мнения расходятся.

Найденыш во всей этой суматохе – до смерти напуганный олень в окружении охотников.

– Не трогай сына сейчас, – тихонько шепчет Пианистка Раулю. – Дай волнам улечься, оставь разговор до вечера.

В капитанской каюте на двуспальном ложе спит укутанный в одеяла Натаниэль. Ярек напоил его вином с травами и растер до банной красноты после купания в не слишком теплой осенней реке. Рауль сидит на ступеньках у двери. Он умыт, чисто выбрит и сжимает в руке белый флаг с вышивкой по краю. Жанна усаживается рядом.

– Сколько у тебя земли? – спрашивает она.

– Сто двадцать гектар. Два села, – Рауль вздыхает, плечи немного расслабляются. – А у тебя?

– Чуть больше, четыреста акров. Две деревни. Ты разводишь лошадей?

– Нет, но у нас разводят коров. И еще – белое вино.

Жанна усмехается уголками губ. Эти двое говорят так, словно встретились на званом вечере. И они вполне могли бы.

– У меня дома чудные французские сели, люблю возиться с жеребятами, всю юность помогала воспитывать из них призовых скакунов. – Она смотрит на отражение флюгера в оставленном под дождем корытце. – Я уже почти забыла, что я не Жанна, а Джейн. Может, я… – она неуверенно хмурит брови, – однажды вернусь.

– А почему уехала?

– Высший свет – это непросто. Не хотела, чтобы на мне ездили.

Дверь еле слышно шуршит по полу, Жанна тут же исчезает.

Отец и сын стоят напротив друг друга, такие похожие и такие разные. Очень скоро безмолвие распадется под напором скопившихся слов. Но раз эти двое решили больше не бегать, значит, есть шанс, что не понадобится.

Ливень прошел, “Травиеса” качается на длинной привязи, дабы любопытные дети (и капуцины) не вздумали сойти на берег подслушать о чем там говорят. Вскоре все укрывает мягким покрывалом ночь и баюкает нас в своих темных ладонях.