Растлённая

Она спросила себя, что если рассказать обо всем матери? Что-нибудь изменится? Да, изменения произойдут, но станет ли легче? Скорее наоборот. Только хуже. Мать расскажет отцу, и Оле придется еще долгие годы смотреть ему в глаза и знать, что он обо всем знает. Кроме того, оставался вариант, что они ей не поверят. Просто не поверят, и все. Если же узнают, что она выпивала, как бы виноватой не осталась лишь она одна.

Нет, родителям она ничего не скажет. Если они ее и пожалеют, что с того? Это не избавит ее от осознания того, что с ней сделал Стас. Это все равно останется с ней. Останется на всю жизнь. К чему знать об этом еще кому-то, тем более людям, которых ты будешь видеть еще долгие годы?

Эти размышления породили дополнительную тревогу: останется ли случившееся между Владой и Стасом? Она надеялась, они сделают вид, что ничего не произошло. Наверное, так.

В конце концов, организм взял свое, и девушка заметила, что едва перемещается. Она засыпала на ходу. Кроме того, усилилась головная боль, и ее уже нельзя было так просто игнорировать. Может, потому она и попыталась оставить все, как есть, так сказать, простить всех, что выдохлась физически? Так или иначе, ей еще нужно дойти до дома, до Ритма минут пятнадцать ходу, не меньше.

Время перевалило за полдень, становилось жарковато. Лишь в прохладе подъезда Оля смогла о чем-то думать, так она устала. Она надеялась, что сестры с парнем уже нет. Они пропустили Всенощную, и не сидеть же им дома всю Пасху.

Девушка остановилась у входной двери, прислушалась. В соседней квартире был включен телевизор, и понять, есть ли кто в своей, стало невозможно. Оля открыла дверь, заглянула, не переступив порога. Обуви в прихожей не было. Оля с облегчением вздохнула, вошла и закрыла за собой дверь.

Обернулась и… вскрикнула.

На пороге ее спальни стояли сестра и ее бой-френд.

Они заждались ее. Изнервничались. И, возможно, упустили бы ее, если бы Влада не додумалась убрать из прихожей обувь. Они погрузились в дневную дрему, находиться поблизости от двери, чтобы вовремя среагировать на приход сестры, было невозможно. Единственное - они перебрались в ее комнату, сократили расстояние до порога.

Пять часов, прошедших с момента утреннего пробуждения, измотали их. Несмотря на уверенность, что младшая сестра всего лишь сбежала от них и вряд ли поделиться с кем-то случившимся, в их душах скользко шевелилось беспокойство. Влада свирепела при мысли, что они дождутся родителей, но сестра так и не вернется. Добавляли неприятностей вялое состояние, невозможность куда-нибудь выйти. И мысль, что Оля находится возле дома, ждет, когда они уйдут, чтобы видеть это лично. В конце концов, Влада отказалась от этой мысли. Возле дома негде спрятаться, разве что на соседнем подъезде стоять, но так она рисковала сама оказаться замеченной.

Наконец, когда они стали засыпать, лежа бок о бок на Олиной кровати, где не так давно младшая сестра лишилась девственности, в замочной скважине входной двери раздался лязг ключа. Пока они оба пришли в себя, сестра имела все шансы ускользнуть обратно. Влада была уверена, что та так бы и поступила. Она уловила паузу, во время которой Оля, без сомнения, изучала прихожую, стараясь понять, дома ли старшая сестра с бой-френдом. Когда она все-таки захлопнула дверь, войдя в квартиру, они вышли в прихожую.

Владе показалось, Оля хотела выскочить из квартиры, но поняла, что не успеет. И смирилась. Возможно потому, что была измучена. Она опухла, наверное, от недосыпа, и выглядела уродливей обычного. Влада не дала ей времени прийти в себя.

- Где ты была?! - она надвинулась на младшую сестру. - Почему не сказала, что уходишь?

- Вы еще спали, я не хотела вас будить, - слова у Оли вышли неразборчивыми.

Из-за страха.

- Ты должна была подождать, когда мы проснемся!

- Не трогайте меня.

Стас усмехнулся. Именно это “не трогайте меня” все решило для него. Он смотрел на сестру своей подруги, жалкую, насупленную, испуганную, и понимал, что перед ним классическая “давалка”, привыкшая преподносить себя, как деву Марию. Он никогда не пользовался услугами подобных девушек, обычно их “любовь” происходила в компании еще с кем-нибудь из парней, и ему это было неприятно. Но этот случай был особенным. Он мог попользоваться ей единолично.

Разве он мог ошибаться?

Будь все не так, сестра подруги выглядела и вела бы себя иначе. Ее вид навевал мысли, что она до сих пор пьяна, возможно, так казалось из-за усталости. Она прятала глаза, и одно это говорило, что она сама во всем виновата. В противном случае она не просила бы что-то таким убитым голосом. Она бы рвала и метала и уже давно порывалась бы сообщить обо всем хотя бы родителям.