мы в оптиной как постояльцы как отцылюбовной бойни аспиды аскезыпустыня оптимальная. а яа я великий в той пустыне бражникмуссирующий аппиевый тракткак бы калигулапоследний грешникна кали-юге на пупекак муссейон – и в розницу и оптомцентурион на медленном коне(прощай прощай мой август августейший!)косская тень филета сукаслышу вижу тебя в петардах эзры. а они сказали нет одинкто-то сказал пойдемя покажу агнца в чалме и агнцав шлемеи сорок четыре приема любвии сорок четыре приема смерти(но яне вижу повешенного)утешьсяэтой тщетой утраченной звучнойустраненной ненужностинежности безделушки РТYХи клюв птаха дрожал. тотбог брал пункцию у меня: пиши (но яне вижу) и тогда я сказал «хочу умереть
Руки гипсовый слепок теньюфетиша промелькнет в повторномчтении; еще одна ночь, какая по счету?Как долго длилось повествованиес тайной целью отсрочить смерть?Как можно вожделеть к метонимиисамого себя?Детский и безрассудный опытлюбовников, поверяющих темнотепыль имен. Безымянный лепет;всесожжение, сон. Дароносица,чей рот полураскрыт,подобно ртутнойтяжести, прольется сухимприкосновением – в самое себя.Вот когдапроизносят: псюхе,скиталица нежная… Но ты уже спишь…Телу гостья и спутница, ты уходишьв края блеклые; там рядыкресел над пропастью и огромныйэкран рядом с известной тебе скалой.Во сне никогда не бывает солнца.Изо рта, уже нисколько не женского,вместе с хрипом, напоминающимагонию мумии, повисаетстекловидная нить слюны. На устах моихона будет сладка как мед, но во чревегорька – как мужское семя.Эринии, облепившие ветровое стеклоавтобуса, подбирающего Ореста,следующего из Аркашона в Танжир.