Лорду Расселу и лорду Палмерстону пришлось согласиться, что от женщины,
У нее был наследник Альберт Эдуард, или Берти, которого она считала даже меньше чем бесполезным. Однажды она посчитала нужным записать в дневнике: «Он совершенно не красавец. У него чересчур большой нос и рот, он слишком сильно приглаживает волосы и одевается как пугало, — право, его можно назвать как угодно, только не красивым».
Она никогда не обращалась к нему за советом или утешением. После смерти мужа горе привело ее почти в каталептическое состояние. Если кто-то осмеливался дать ей совет или рекомендацию, она приходила в ярость. Она думала только о том, как сохранить память о муже — в его честь было открыто множество парков и памятников. Судя по всему, мягкие попытки Альберта наставить ее в искусстве и мастерстве правления по большей части прошли впустую, и к середине 1860-х годов республиканцы Англии обрели второе дыхание всецело благодаря упрямству ее величества. Однако неверно было бы говорить, что она совсем отошла от дел. Правивший во всех уголках Европы разветвленный королевский клан убедил ее, нравится ей это или нет, вернуться к участию в жизни мира, но у нее было одно условие. Она писала: «Я также хочу повторить
Гладстон укреплял свои позиции в кабинете министров. Разрабатывая бюджеты, он действовал осторожно, непреклонно защищая при этом свободу торговли и интересы империи. Он понимал, что у него нет шансов вытеснить Палмерстона и ему придется просто дождаться его смерти (которая, вероятно, была уже не за горами). Что касается дальнейшей избирательной реформы, которую поддерживал Гладстон, премьер-министр на время отложил ее в сторону. Торопиться было некуда. Реформа имела непростую историю. Дважды ею безуспешно пытался заняться Рассел, Палмерстон собирался провести ее, но тоже не выполнил своего обещания. Вероятно, имело смысл поднять этот вопрос еще раз, когда публика будет настроена флегматично, а значит, не возникнет никаких серьезных проблем. Закон о реформе 1832 года не принес предсказанных результатов, и не было никаких оснований полагать, что новый закон позволит получить их сейчас. В любом случае бесконечно злить промышленный рабочий класс было неразумно и нецелесообразно.
Рано или поздно перемены должны произойти, и чем раньше это случается, тем более политизированным становится этот процесс. В Англии давление нарастало медленно и постепенно. В октябре 1858 года Энгельс писал Марксу: «Британский рабочий класс, в сущности, делается все более и более буржуазным». Нельзя сказать, что это позволило властям вздохнуть спокойно, поскольку было совершенно ясно: чем более «буржуазен» рабочий, тем больше он требует определенных гражданских прав. Еще один наблюдатель середины XIX века вносит в эту картину завершающий штрих. Генри Мэйхью писал:
…Ремесленники почти все до единого горячо увлекаются политикой. Они достаточно образованны и рассудительны, чтобы осознавать свою важность для государства. Неквалифицированные рабочие — совершенно другой класс людей. Они пока интересуются политикой не больше, чем лакеи, и, вместо того чтобы придерживаться отчаянно демократических взглядов, похоже, не имеют вообще никакого мнения о политике, а если имеют, то выступают скорее за то, чтобы «все оставалось как есть», а не за власть трудящихся.
Палмерстон периодически приезжал в регионы, чтобы встретиться с народом, и обычно заявлял, что их воодушевление «растрогало» и «утешило» его. Говоря языком боксеров того времени, он был «бойцовым петухом», и ему оставалось выиграть еще несколько раундов, но он пока не был к этому готов.