Расцвет империи. От битвы при Ватерлоо до Бриллиантового юбилея королевы Виктории

Гладстон, казалось, стал более дружелюбным. «Королева, — писал ему Гренвилл, — сказала мне вчера вечером, что никогда не видела вас в таком замечательно покладистом расположении духа». В это время он заговорил об отставке, и, возможно, именно перспектива выхода из бесконечной борьбы приводила его в приподнятое настроение. Он писал Гренвиллу: «Я не вижу никакой пользы для общества в том, чтобы и дальше занимать место лидера Либеральной партии». Однако он не лишил парламент своего грозного внимания. Дизраэли докладывал королеве об одном заседании: «Мистер Гладстон не только явился лично, но и принял участие в дебатах. Новые депутаты трепетали и суетились, словно маленькие птички, заметившие в небе тень ястреба».

Дизраэли тоже изменился. Несмотря на то что формально отвечал за законотворческую деятельность, в правительстве он проявлял себя далеко не так эффективно, как в оппозиции. Один его коллега жаловался: «При совершенно обычном положении дел Дизраэли на каждом шагу показывает свою полную неспособность руководить парламентом». Он был прирожденным оппозиционером, и даже его успех в продвижении парламентской реформы можно расценивать скорее как победу над «врагом». Однако силы его иссякали. Его часто мучили бронхит и подагра, а многочасовые заседания палаты общин стали для него настоящей пыткой. По мнению большинства, перед ним стоял только один выбор — отставка или палата лордов. Об отставке не могло быть и речи, и в 1876 году он получил титул графа Биконсфилда. В своей последней речи в палате общин он говорил о верности империи. В последний раз окинув взглядом место своих трудов, он тихо вышел из зала, пройдя за креслом спикера. Он был одет в длинный белый сюртук и щегольские лавандовые перчатки. Его политический оппонент сэр Уильям Харкорт написал ему: «Отныне заседания будут напоминать шахматную партию, в которой на доске больше нет ферзя».

В прошлом году Дизраэли отличился, сумев выкупить у египетского хедива крупную долю акций Суэцкого канала. Этот путь в Индию был намного удобнее традиционного морского пути вокруг мыса Доброй Надежды, но он, увы, находился в руках французов и хедива. Обладая тонким чутьем и (как это называли его враги) некоторым двоедушием увлеченного ценителя интриг, Дизраэли сделал ставку на неизбежное банкротство хедива. С помощью сына барона Ротшильда ему удалось ускорить переговоры, — они завершились, когда Ротшильды согласились ссудить необходимые для покупки 4 миллиона фунтов стерлингов. Дизраэли сообщил Виктории: «Дело сделано. Он ваш, мадам», после чего написал одному доверенному лицу: «Фея в экстазе». Многие коллеги осуждали приемы и методы Дизраэли, позволившие ему добиться этого блестящего успеха. Канцлер казначейства Стаффорд Норткот заметил: «Может возникнуть подозрение, что мы собираемся незаметно выкупить для себя преимущество, а затем превратить все это в английскую собственность. Мне это не нравится». Другие были полны воодушевления. Дерби заметил: «Насколько я могу судить, эту покупку повсеместно и всецело одобряют. Я бы даже сказал больше: она породила своеобразное чувство эйфории, намного превосходящее реальную значимость этой сделки». Однако Дерби не очень хорошо представлял себе ее последствия. Постепенно стало ясно, что Дизраэли не имеет целенаправленной внешнеполитической программы. Говорили, что Дерби, стоя во главе Министерства иностранных дел, не желает заглядывать вперед, а Дизраэли на это просто не способен. Методы Дизраэли имели в лучшем случае временный успех. В одном письме он признавался: «Дела в Турции и Египте ухудшаются с каждым днем… Впереди нас ждет множество неприятностей, но может быть, когда мы подойдем ближе, они исчезнут сами собой». Прекрасный пример дипломатии по законам волшебной сказки.

Весной 1876 года в сказке, которую писал Дизраэли, появился новый эпизод. Прошлой зимой принц Уэльский провел четыре месяца в путешествиях по Индии. Его визит вызвал огромное воодушевление, и Дизраэли пришло в голову, что было бы неплохо сделать королеву императрицей Индии. Возможно, на самом деле это предложение исходило от самой королевы. Это стало бы новым символом британского могущества и уравняло бы королеву в имперском статусе с русским царем. Она с удовольствием приняла титул и охотно носила драгоценности, которые дарили ей князья и княгини ее новых владений. Некоторым подданным это казалось почти язычеством, недалеко ушедшим от идолопоклонства римских католиков. Другие считали, что это лишь предварительный шаг, за которым последует смена титула королевы на титул императрицы Британских островов.