Раубриттер

Гримберт уткнулся в кружку и сделал большой глоток. Вино в самом деле оказалось дрянью. Оно отдавало чем-то едким и зловонным, словно в бочонок добавили гнилой соломы вперемешку с жженым тряпьем. Но в то же время оно было достаточно крепким, чтоб у него сладко заныло в затылке. Даже кровь как будто стала более вязкой и горячей.

- Ты ведь из свиты Паука, верно? – судя по тому, что плеск вина стих, Берхард удовлетворил свою жажду и теперь внимательно наблюдал за собеседником, - Не бойся, мессир, не выдам. Знаешь, как у нас в Альбах говорят, хорошего проводника ценят за короткий путь и короткий язык.

Гримберт отхлебнул еще вина. Второй глоток дался легче, уже не отозвавшись едкой изжогой. Наверно, и к такому пойлу можно привыкнуть, если цедить его долгие годы. Может и он тоже привыкнет, пронеслась в голове мысль. Как привык к холоду и мокрому камню, как привык к насмешкам и тумакам, как привык брести в темноте, выставив вперед растопыренные руки…

- Да, я из Туринского знамени.

Берхард щелкнул языком – то ли одобрение, то ли насмешка.

- Как же тебя на юг занесло, мессир?

- А что мне оставалось делать в Арбории? Мертвецы – самые большие скряги на свете, от них и шиллинга не дождешься. Не успел Паук остыть, как всю его походную казну уже растащили, а что осталось, то наемники-квады себе присвоили.

- А что же добыча? – живо осведомился Берхард, - Добыча-то была?

- Добыча… - Гримберт приподнял тряпицу, прикрывающую глазницы, - Вот моя добыча. Кумулятивный прямиком в кабину. Повезло, вышибные панели сработали, только глаза и выжгло…

- Что ж, так пустым и ушел? – спросил Берхард, - Говорят, у лангобардов много сокровищ было запасено. И золото венецианское и технологии всяческие, Святым Престолом оберегаемые…

Голос у него сделался вкрадчивым, напоминающим скрип снега под чьими-то осторожными шагами. Эту интонацию Гримберт распознал безошибочно, перебить ее был бессилен даже смрадный вкус дешевого вина.

- Не было там никакого золота и никаких технологий, - отрезал он, - Одно лишь пепелище, по которому сновали голодные раубриттеры и кондотьеры, впиваясь друг другу в глотки.

Берхард хмыкнул – судя по всему, живо представил себе эту картину и не нашел ее удивительной.

- Дело обычное, - подтвердил он, - Как кубки поднимать, так рыцарская честь превыше всего, а как выручку делить, тут каждый за ножом тянется… А чего ж домой не возвернулся?

Гримберт готовился к этому вопросу. Достаточно долго, чтоб подготовить ответ, гладкий и обтесанный, как камешек со дня ручья.

- Я бы и рад, да не судьба. Пока я от ран оправлялся, в Турине порядки поменялись. Новый маркграф не очень-то нас привечает.

- Ах да, этот, новый… как его, беса… - Берхард пощелкал пальцами, - Гендерик, вот! Говорят, свое собственное знамя собирает, а Паучьих рыцарей не жалует. Многих, кто уцелел, на плаху отправил или до смерти запытал.

- Гунтерих, - поправил его Гримберт, - Нового маркграфа звать Гунтерих.

Ему захотелось опорожнить кружку до дна одним глотком. Залить этой зловонной черной жижей мысли, извивающиеся на дне рассудка, словно змеи в пересохшем колодце. Получить хоть минуту передышки. Но он знал, что это не поможет. Есть имена беспокоящие, саднящие, как заноза. А есть те, что врастают глубоко в мясо подобно обломанному наконечнику от стрелы или осколку. Такие не вытащить, даже если истечешь кровью.

- Может и Гунтерих… - судя по движению воздуха над столом, Берхард махнул рукой, - А верно говорят, будто он при Пауке конюхом был? Ладно, неважно. Теперь-то уж ты далеко от него - как голова от срального места. Только мой тебе совет, мессир, лучше бы тебе про это на улицах не рассказывать. А правду говорят, что барон…

Наверно, собирался спросить, может ли барон отливать на площади у всех на виду.

- Почему? – спросил Гримберт, - Здесь не любят туринцев?

Берхард некоторое время молчал. Судя по звуку, скоблил пальцем скверно выбритый подбородок.

- Не сказать, чтоб не любят, да только после Железной Ярмарки могут кости и пересчитать. А то и утопить в канаве, бывало и такое. Пять лет минуло, но такие уж тут, в горах, нравы, обиду помнить годами могут. Я хоть и не из здешних, но в эти дела стараюсь не лезть, знаешь ли. Турин, Салуццо… Это ваши с ними счеты, сами и разбирайтесь промеж себя, вот что.

Надо отвести от себя подозрения, подумал Гримберт. Берхард по-звериному осторожен, он нипочем не пойдет в Альбы с человеком, который может притянуть к себе дополнительные неприятности – в Альбах хватало своих собственных.

- Я не застал Железную Ярмарку. Пять лет назад я служил на северной границе. Охранял туринские земли от свевов и маркоманов.

Ложь – сложное блюдо, у него есть больше оттенков вкуса, чем у специй у маркграфского повара. Гримберту были знакомы многие из них. Эта ложь почти не оставила на языке привкуса, равно что едва ощутимый запах железа – как будто неочищенной воды из стального ковша хлебнул.